Из Парижа в Бразилию по суше
Шрифт:
Но вот из пучины вынырнула голова с мокрыми, прилипшими к вискам волосами. Человек, с широко открытыми от испуга глазами, резкими взмахами рук пытался удержаться на поверхности. Это был Федор Ловатин, если и не единственный спасшийся, то уж, во всяком случае, единственный, кто смог бы оказать помощь другим. Ухватившись за выглядывавшую из-под воды дугу, он быстрым движением плеч освободился от верхней одежды и, набрав в легкие воздуха, нырнул. Через несколько мгновений купец вновь появился в бурлящих водах, и уже не один: напрягаясь изо всех сил, он тащил за собой укутанного в шубу Жака, не подававшего никаких признаков жизни.
С
Поддеть лопнувшую подпругу Жаку под плечи и подвесить его к дуге было для Федора делом секунды. «Во всяком случае, голова над водой, — подумал он. — Так что не задохнется».
Тяжело дыша, лязгая зубами от холода, смельчак дважды нырял в ледяную воду, но так и не сумел отвоевать у стихии ее вторую жертву.
— Будь что будет: или я сам там останусь, или спасу его! — пробормотал он с отчаянной решимостью и ушел под воду в третий раз. Такая самоотверженность не могла остаться без вознаграждения: отважному купцу удалось наконец вытащить из самой глубины возка тело Жюльена.
Быстро подплыв к дуге, к которой был подвешен вконец окоченевший, не подававший ни малейших признаков жизни Жак, он попытался удержаться на наклонной плоскости, чтобы, подтащив Жюльена к верхнему краю льдины, полностью извлечь его из воды, ибо дальнейшее пребывание в ней грозило французу неминуемой смертью. Однако все старания оказались напрасны: нога скользила беспомощно по гладкой, как зеркало, поверхности, и, не упрись он в скрытое водой тело лошади, сам бы слетел вниз.
Теряя силы, но не присутствие духа, Федор, отчаянно цепляясь ногтями за лед, заорал в безумной надежде, что хоть кто-то еще — один из ямщиков или проводник — уцелел:
— Ко мне! На помощь!
— Держись, батюшка, держись, я здесь! — услышал он вдруг в ответ и, подняв голову, увидел над собой второго, чудом спасшегося ямщика: тот стоял, держась за выступ тороса, упершегося своим верхним краем в обломок ледового панциря. Кучер попал при падении в неглубокую, к счастью, яму, и, хотя в ней и была вода, он смог все же, протиснувшись на четвереньках в узкую щель, выбраться наверх.
Мгновенно поняв план Федора, он размотал длинный красный кушак и бросил один конец купцу. Крепкая ткань должна была выдержать тяжесть Жюльена.
— Поднимай! — крикнул Федор мужику. Тот, напрягшись что было мочи, подтащил тело француза к краю тороса.
— Так, теперь второго! — сказал Федор, привязывая к поясу обледеневшего и неподвижного, как бревно, Жака. — Ну, и меня!
Полуобнаженный, с полопавшейся от холода кожей на лице, с синими руками, Федор сразу покрылся твердой ледяной коркой. Но ничто не в силах было сломить его железную волю: не обращая внимания на свое состояние, он быстрым взглядом оценил обстановку.
Сани, приподнятые под углом в тридцать градусов, навалились всей тяжестью на задние ноги коренника, и тот, обезумев от боли, по-прежнему бил передними копытами по телу ямщика, превратившемуся в кровавое месиво.
Проводник, увидев Ловатина, воззвал о помощи. Федор спрыгнул со льдины и, упершись ногами в полоз саней,
— Спасибо тебе, хозяин, — ласково произнес якут, — ты спас Шолему жизнь. Шолем отдаст тебе свою.
— И тебе на том спасибо! А теперь за дело, время не ждет. Мои друзья — они наглотались воды и окоченели от холода — находятся там, наверху, вместе с кучером. Мы должны их спасти. Вот только как?
— Прежде всего, останемся здесь: тут не так холодно, как на берегу.
— Да нам и не выбраться отсюда пока. Но не сидеть же сложа руки? У тебя есть топор?
— Вот он.
— Брось ямщику, пусть вырубит ступени во льду, пока мы будем отогревать двух друзей… Эй, приятель, — крикнул Федор ямщику. — Опусти осторожно к нам на кушаке господ и потом делай то, что скажет проводник… А ты, Шолем, прикончи лошадь, что молотит по телу бедняги-ямщика.
Проводник, достав нож, молниеносным ударом рассек обезумевшему от боли животному грудь и, глубоко засунув в рану руку, крепко сжал сердечную мышцу. Смерть наступила мгновенно.
Федор, раздев Жака, принялся энергично растирать его тело — сначала снегом, потом шерстяным кушаком, смоченным в спирте.
— Хозяин, ты совсем безо всего, — обратился к нему Шолем. — Надень-ка мою доху из оленьей шкуры.
— А ты?
— Ты же знаешь, ложе якута — снег. Якуту неведомо, что такое холод.
Торопливо натягивая на себя поданную ему шубу, Федор заметил с радостью, что лицо Жака немного порозовело.
— Ему, кажется, уже лучше, так что пойду займусь другим. Ты же тем временем постарайся привести Жака в чувство, а затем вытащи из саней меховые полости [112] и водку, разбей ящик и, если сможешь, разведи из досок костер.
Подойдя к Жюльену, Федор ловко снял с него шубу и раздел бедного парижанина, неподвижного, как каменная статуя, догола. Потом сгреб со льда пригоршню снега и принялся со все возрастающей энергией растирать тело своего друга, ритмично нажимая на грудную клетку, чтобы стимулировать работу легких, как вдруг, спустя три-четыре минуты, послышавшийся сзади зевок заставил его обернуться. Раздался слабый, но такой знакомый голос.
112
Полость — покрывало на ноги в экипаже.
— Где я, черт возьми? — произнес, очнувшись, Жак на хорошем французском, но с неуверенными интонациями только что вернувшегося с того света человека. — Я не могу пошевельнуть ни ногой, ни рукой. И вообще, уж не в бане ли я?
Если бы не серьезность положения, Федор, взглянув на пришедшего в себя Жака, громко расхохотался бы. Голова француза торчала из чрева приконченной якутом лошади: Шолем уложил вверенного его попечительству француза в тело животного, чтобы за счет еще сохранившегося под шкурой тепла отогреть обмороженного. Что и говорить, идея прекрасная — впихнуть несчастного в жаркое нутро коренника, обогревавшее куда лучше грелки и надежно защищавшее крепкой шкурой от любого ветра.