Из пережитого. Том 1
Шрифт:
Другой поп был большой охотник до птиц. Молодой парень кается ему на исповеди, что украл пару скворцов. — «Нехорошо, — отвечает батюшка, — отнеси назад. Где ты достал их?» — «Да над дверями сарая у Гаврилы под крышей». — «Туда и отнеси». Послушался парень, а поп, не будь глуп, пошел и взял себе скворцов. На следующий год снова парень на исповеди. Кается; познакомился он с девкой, такая красивая, отстать не может и печалится, что грешит. «Кто же это такая, где?» — спрашивает торопливо батюшка. — «Ишь ты! — отвечает парень, — это не скворцы».
Но говаривалось ли когда о высоких обязанностях священного сана, о его ответственности? Об утешении скорбящих, о напутствовании молитвой болящих и унывающих, об исправлении порочных увещаниями? Никогда, ничего; как теоретический Катехизис, так и его практическое применение не входили в программу школьных разговоров.
Если не игра и не возня, если не разговоры и пение вроде выше приведенных, то производится работа во внеклассные часы над столами. Столы все изрезаны и будто изгрызены даже; трудилось над ними много поколений. Почтенные это были столы! Сыновья на некоторых находили вырезанными имена своих отцов или начертанными имена знакомых по соседству, попа или дьячка. На некоторых красовались изречения иногда учебного содержания, замечательная по трудности
ГЛАВА XXXIII
ВОСПИТАНИЕ ВОЛИ
14 и 15 июля — что может быть их веселее! Это были обыкновенно дни публичного экзамена и роспуска в училище (как потом и в семинарии). Это были дни и прощанья моего с училищем. Удивительно, что они почти не остались у меня в воспоминании, как и вообще рубеж, отделивший училищный период от семинарского. Должно бы сохраниться в памяти получение выпускного свидетельства, которое последовало, конечно, уже после, во время вакации. Но нет; очевидно, что ректор выдал мне свидетельство, не говоря ни слова; и даже лично ли выдал? Удивительная сухость! А каждому начальнику необходимо бы припасать на эти случаи несколько слов для каждого выпускаемого: они врезывались бы навеки в память и служили бы руководством и предостережением, более или менее действительным, смотря по мягкости сердца и по развитию того, к кому обращены.
Но вообще дни 14 и 15 июля были праздничные в училище, и от них сохранилось впечатление, с которым по светлости, по радости, по полноте успокоения не равнялось ни одно в дальнейшем курсе, семинарском ли, академическом ли. Начать с того, что экзамен публичный не влек никаких последствий для учеников. Это был парад; ученикам заранее было сказываемо, о чем их спросят. Невоструев, по поступлении в ректоры, думал было вывести этот обман публики, но уступил обычаю. Он, правда, не назначал прямо, кого о чем спросят, но после частных экзаменов производил репетицию; спрашивал некоторых, и это означало, что о том же самом и те же самые спрошены будут на публичном. Да в сущности тут и не было обмана, потому что не за тем собирали, чтобы производить сравнительную оценку одному ученику пред другим или выводить заключения, чего достоин тот или другой. Это был показ всего училища публике, которой помимо выслушивания диалогов между спрашивающим учителем и отвечающим учеником предоставлялось вмешиваться самой, предлагать и свои вопросы.
Публичные экзамены в духовно-учебных заведениях суть наследие публичных диспутов. Диспуты в старых семинариях, и особенно в Славяно-греко-латинской академии, были блестящи. Тезисы обнародовались заранее, печатались (иногда, вероятно для более высоких гостей, на атласе). Стекался высший свет; в прениях участвовали современные светила учености. Судя по рассказам, нынешние университетские диспуты не могут равняться со старинными академическими и семинарскими по живости и по участию, которое они возбуждали в образованном обществе. Верно или нет, но передавали, что один из диспутантов, архимандрит Владимир, бывший ректором ли, префектом ли Академии, даже помешался от диспута. Тезис был: Sacra scriptura est clara (Священное Писание ясно). Среди турнира, в котором участие принимали, точно как в кулачном бою, сначала маленькие, то есть студенты, а потом большие, то есть учителя, префекты, ректоры и сами преосвященные, пришлось Владимиру в качестве дефендента отбиваться от какого-то тоже архимандрита, вдобавок соперника своего на ученом поприще. Увлеченный запальчивым прением, Владимир неосторожно выставил ясность Св. Писания в столь безусловном виде, что противник осадил его указанием на «звериное число» Апокалипсиса: atqui numeros 666 quid significat? (А что значит число 666?) Владимир стал в тупик и… потерял рассудок.
С преобразованием училищ публичные диспуты прекратились, но предание сохранилось об обязанности заведения выступать на суд общества и экзаменоваться не только у своих, но и у посторонних, кому угодно. Форма, однако, неизбежно переменилась: участие посторонних могло выражаться только в задавании вопросов испытуемым, точнее сказать — вызываемым ученикам. Заметим разницу: публичные экзамены духовных училищ, переходя по наружности в то, что называют в светских заведениях «актом», не становились, однако, актом, то есть только отчетом, хотя и публичным, но оставались именно испытанием, если не учеников в отдельности, то всего училища. Чем дальше проходило время, тем более, впрочем, утрачивался этот характер, тем более публика обращалась в зрительницу и слушательницу только и тем более начала охладевать. Публичный экзамен приблизился, с одной стороны, к «акту», то есть к зрелищу, а с другой — к обыкновенному экзамену. В семинарии и академии публичный экзамен и имел последнее значение: это было испытание, производимое начальником епархии, то есть митрополитом, отчасти ученикам, а более всего учителям; вся разница от обыкновенного экзамена, что испытание производилось на глазах у публики. Наряду с вопросами тут давались и распекания. О вопросах заранее назначаемых, понятно, не могло быть и речи. Да не могло испытание ни оставлять радостного чувства, ни возбуждать приятных ожиданий. Напротив, это были самые тяжкие, самые томительные дни изо всего учебного периода. В училище же полнее сохранился старый тип; спросят о том, что знаешь — давали случай отличиться; хотя публика в большинстве, какие-нибудь мещане, и не способна была принять участие в диалогах, но, однако, находились иногда посторонние, архимандрит,
Испытаний могут быть и бывают различные виды; все я их перешел и с почтением вспоминаю об идее, которая хотя в сумраке, но мерцала в духовно-учебных заведениях. 1) Экзамен устный по пройденному в классе; бери билет и отвечай: самый обыкновенный, самый теперь распространенный, но самый неполный и наименее всех удовлетворительный способ. Не говоря о том, что он есть лотерея, — из ответа, удачного или неудачного, узнается только степень механического усвоения чужих уроков. 2) Испытание письменное: дается тема, на которую тут же, не выходя из аудитории, испытуемый должен написать ответ. При устном ответе на билет можно сбиться, случайно запамятовать мелочь; не всякий одинаково владеет даром слова; бестолковый зубрила имеет преимущество пред более дельным учеником; испытывается память, а не ум. Письменной задачей дается возможность приготовить ответ твердый и основательный; испытывается степень отчетливости усвоенного знания; запамятованию, случайному замешательству от внешних причин нет места. 3) Письменная задача, на дом данная и притом на продолжительное время, — диссертация. Этот вид испытания довольно известен; предполагается самостоятельная работа и испытывается способность к умственному и, в частности, ученому труду, уменье пользоваться источниками и их обрабатывать. Но вот вид испытаний, в светских заведениях не известный: 4) устное, на заданную тему из учебного курса, с предоставлением испытуемому более или менее достаточного времени приготовиться. По-моему, это — высший и совершеннейший вид испытания. Такое, в числе других, сдавал я при окончании курса в семинарии. Сказан заранее из учебного курса трактат, о котором отчета потребуют чрез несколько часов, завтра, пожалуй, послезавтра (помню, мне из богословия назначено было «О Промысле»). Ступай, обкладывайся тетрадями и книгами, вспоминай, обдумывай. Все отговорки отняты: ни на случайный тупик, ни на медленность соображения, ни на то, что вот именно этот-то трактат менее всего и повторен пред экзаменом. Прочитай, друг мой, его снова на свободе, хоть сто раз; времени тебе довольно. Но если выйдешь только с твердым воспроизведением учебника или лекции, цена тебе пятак; ты не занимался, стало быть, не дополнял заученного и слышанного своим размышлением и трудом. И увидим мы не только, старателен ли был ты, но и полнее обсудим, насколько ты даровит, о чем отчасти знаем из твоих письменных упражнений.
Кто пройдет успешно все четыре такие искуса, тому достойно поставить высший балл, и отметка будет безошибочна. Недостаточность успеха по одному виду испытания восполняется другим. Диссертацию и даже письменный экспромпт можно списать, по меньшей мере воспользоваться чужою помощью, своего рода письменным подсказом; ответ по билету свидетельствует о случайном знании или незнании случайной части курса; на устном испытании по заранее указанному вопросу все уравнивается и приводится в ясность. В этом-то смысле и на публичном экзамене в училище ответы учеников на вопросы, заранее назначенные, как сказал я, не только не предосудительны, но единственно целесообразны. Какое делали из них употребление и далеко ли на этой почве продолжали испытание, это другой вопрос.
Распространяюсь об этом предмете ввиду капитального вопроса об экзаменных комиссиях в университете: какие будут им даны правила испытаний и какие виды испытания будут введены?
Итак, училище радовалось, торжествовало в виду публичных экзаменов и во время их; душа ученическая играла. Это был летний светлый праздник, и к нему готовились, как к Светлому дню, убирали училище, украшали по вкусу, каким наделил Господь, и по скудным средствам, какие находились в распоряжении. Между частными экзаменами и публичным обыкновенно давался промежуток нескольких дней. Составлялись партии, отправлялись в леса, в луга. Зачем это? А набирать зелени и цветов. Цветочною гирляндой одевалась икона над воротами; где только можно, рассыпали зелень и цветы около экзаменационной залы и в ней самой, а главное — устраивали ковер пред экзаменационным столом. Это было общее дело, своего рода также испытание, точнее — упражнение вкуса. Фон ковра обыкновенно не представлял трудности: мелко-намелко изрубленная еловая хвоя образовала главное полотно; смелый вкус и изобретательность особенно острого ума прибавляли по местам листья других деревьев для разнообразия, но с сохранением общей гармонии. А главное — узор. Узор! О, сколько здесь прений, сколько порывов, сколько первоначальных рисунков! Цветов огромный ворох, нет — вороха. Каждая партия хвалится одна пред другою. Слышатся иногда восторги удивления. «Да откуда это?» И оказывается, что где-нибудь за двадцать верст набрано в болоте, не то вплавь, не то в тине по уши. Разные величины, различные тени; что куда употребить, из чего должна быть кайма, из чего углы, какой должен быть средний круг, и круг ли он должен быть или ломаная фигура. И нужны ли разводы? Непременно нужно, если какой-нибудь скабиозы, фиалок, васильков добыто очень много, так что рисунок, не затрудняясь, можно выдержать по всему ковру.
На ковер не становились. Он расстилался только на погляденье. Попирать можно зелень и цветы, рассыпанные по дороге. Да, праздничное это было чувство, радостные были хлопоты, светлые это были дни, светлые вдвойне: и по расположению духа, и по состоянию атмосферы; это всегда бывали ясные, солнечные дни, ласкающие светом и теплом.
Другими подобными днями были майские рекреации. Это дни ученических гуляний и игр, предписанные преданием от старых времен. Число этих дней не определялось, и не приурочивались они к определенным числам месяца; зависело от погоды, и с окончанием апреля ребята молили Бога, чтобы май вышел благоприятный: чем более ясных, теплых дней, тем на большее число рекреаций надежда. Не один выбегал вечером 30 апреля на двор и улицу всмотреться в небо, каково-то оно будет завтра. В четыре часа утра все бурсаки уже на ногах; чрез час, чрез полтора двор училища наполнен, собрались отовсюду. Начинаются совещания: просить или не просить, так как рекреации давались не по назначению начальника, а по просьбе учеников. Правда, в просьбе может быть отказано, но могут ее и уважить, а нужно знать совесть, нельзя же просить двадцати рекреаций. Погода хороша, но не вполне, облачка ходят, ветер подувает холодный. Сегодня получим, настоящего гулянья не будет по плохой погоде; а придут хорошие дни, отнимем сами у себя право просить. Но решено: просить. Выстраиваются ученики, начиная с младших, по пяти или шести в ряд, длинным хвостом пред окном ректора и поют: