Из пережитого. Том 1
Шрифт:
Reverendissime pater rector, illustrissime protopresbyter et magister, rogamus primam recreationem. (Досточтимейший отец ректор, блистательнейший протоиерей и магистр, просим первой рекреации).
Вместо primam (первой) пели secundam, tertiam (второй, третьей) и так далее, по счету рекреаций. Потом уже не считали, а пели postremam (последнюю) recreationem. Но не довольствовались. Дни стоят чудные, а еще двадцатые только числа. Поднимались на простодушные хитрости. Просили снова ultimam recreationem (крайнюю), затем posterrimam (самую последнюю).
Только шесть часов утра, да и их еще нет. Позже начинать просьбу опасно. Предание разрешает просить только до звонка, который пробьет в восемь часов; тогда пение должно прекратиться, вся ватага обязана разойтись по классам. А до того времени пойдут еще переговоры. Ректор может находить просьбу излишнею или неблаговременною.
Поют, тянут медленным торжественным напевом, который раздается чуть не по всему городу. Когда была полная семинария, учащихся может быть под тысячу, и в числе поющих были сильные голоса крепких грудей, взрослых юношей, пение слышно было даже далеко за городом. Мы, двести мальчиков, хотя в числе нашем и были басы, не могли распевать столь громогласно.
Пение продолжается и повторяется. Вот отворяется окно второго этажа, к которому направлена просьба. «Стало быть, отпустят без разговоров?» — радостно мелькает у каждого, и бодрее выпевается слог, на котором застало отворяемое окно. Ах, нет; это теща ректора, в кацавейке, отороченной горностаем, полусонными глазами выглянула посмотреть на невиданную ею картину (она москвичка). Вялее потянулось пение; окно затворилось. Наконец кличут: «Старших!» Отправляются «старшие» к ректору для переговоров и торговли. Ученики и ректор торгуются. Нехороший день, урок сегодняшний очень нужный, плохо прошлую неделю занимались, успеете. Так усовещивает одна сторона; другая возражает обещаниями, что в следующие дни налюбуются их занятиями, что день разгуляется, сегодня он притом скоромный, а назначено, между прочим, идти в деревню туда-то, хлебать молоко; или постный, и приготовились ловить рыбу, и взяли уже бредень на подержание; потратились уже, и все пропадет. Но нужно ли перечислять все доводы и с той, и с другой стороны? Бывало, и строго даже крикнет ректор: «Чтобы разойтись сейчас, вот я вас, не сметь!» Но это ничего, поют, всё поют, и еще раз позовут, и еще раз побранят или постращают, но может кончиться разрешением, и кончалось. Отворится окно; ректор подойдет и благословит. Это осенение двухсотенной толпы крестным знамением из второго этажа напоминало мне, много читавшему, об известном благословении, преподаваемом папой urbi et orbi из Ватикана. «Gratias agimus» (благодарим), — троекратно пропоют ребята на благословение и разбегутся. Троекратно благодарить повелевало предание, а разбегаться побуждал тот же инстинкт, по которому ученики разбегались к обеду, отпускаемые сестрою-мастерицей. Меня тогда еще, в детстве, это инстинктивное движение приводило в недоумение. Ну зачем же, размышлял я, бежать? Почему же не разойтись тихо? А нет, непременно разбегутся, хотя останутся почти на месте, не только со двора не уйдут, но не покинут тесного пространства, на котором стояли, только расстроят ряды. В ушах и теперь у меня раздаются последние два слога благодарности, которые пелись уже на бегу: gi-mu-u-us; это u-u-us оканчивалось с постепенным понижением тона и ослаблением напряжения.
Начинаются совещания, в чем провести день. Впрочем, большею частию это обдумано и решено заранее; программа известна. Часть отправится в Таборы (подгородный лес) в лапту играть; другая, может быть большею ватагой, на рыбную ловлю, а то просто на катанье по реке. Может быть, некоторыми устроена будет колоссальная игра в бабки и пр. Играть и даже дурачиться можно во весь день нараспашку. Содеянные в этот день даже грехи не вспоминаются; это нечестно, и не бывает; начальство, даже видя проступок, должно пройти, не показывая вида, что замечает. Но проступиться чем-нибудь важным и подло. Это знают сами гулящие и свято блюдут. Негоже оскорблять святыню праздника. В древние времена митрополит Платон сам участвовал в семинарских рекреациях, гуляя с семинаристами на Корбухе (в лесу между Троицкою лаврой и Вифанией), оделял гуляющих лакомствами, слушал их песни и канты, смотрел их игры и поощрял.
«Не может быть! Как? Неужели? И это правда? Не может быть!» Такими восклицаниями отвечал мне покойный Ю.Ф. Самарин, когда я ему как-то в разговоре передавал об обычае рекреаций. Его поразило, что ученикам самим предоставлялось просить рекреаций и назначать дни, равно и то, что рекреационные грехи не поминались. Во времена императора Николая действительно не могло не казаться удивительным сохранение этого обычая, не менее чем и трактат «De libertate cogitandi, dicendi et agendi», который изучали философы-семинаристы. Но то и другое было. Обычай рекреаций тем именно и почтенен, что не давал под дисциплиной угасать чувству личной самостоятельности; оставлял
Воля и характер в мальчике-левите, кроме рекреаций, и притом более постоянно, воспитывались общежитиями. Говорю не о бурсе, а об общежитиях по вольным квартирам. Если нет у сельского церковнослужителя родни или знакомых в городе, он сбывает малого на квартиру, где есть гнездо ребят-школьников; какая-нибудь мещанка, солдатка, а то дьячок содержит для того квартиру, и там ютится до десятка и более ребят. Кроме мяса, харчи большею частию привезены из дома по уговору: мука, крупа, масло, даже какая-нибудь овощь иногда, репа например. О капусте не знаю. К постыдной отсталости сельского духовенства нужно отнести, что садоводством и огородоводством оно почти не занималось, тогда как кроме собственного прокорма могло то и другое доставить лишний доход, ввиду того что крестьянин по этой части и еще отсталее.
Хозяйством общежития, смотря по месту, заведывали отчасти квартирохозяева, отчасти сами ребята, закупая остальную провизию сверх привезенной из деревни. Нельзя умолчать, что грубость нравов и здесь давала себя знать не менее, пожалуй, больше, чем в классных отношениях учителей к ученикам. Слыхал я много возмутительного особенно об епархиальных городах, там, где есть не училище только, а и семинария. Общежития там обширные, и ими начальствуют «старшие»; наряду со «старшими» рядовые богословы и даже философы помыкают мальчуганами, положение которых мало разнится от положения учеников, в ремесленных заведениях. Они должны быть готовы на все побегушки, даже до ходьбы за водкой в кабак; мертвое повиновение «старшим»; беспощадные порки. Страдания беззащитного малолетка недостаточно вознаграждались туторством кого-нибудь из взрослых, кому отец особенно поручил своего сына. Иногда тутор сам оказывался болваном и пьянюгой, и гиб мальчик. Я знаю такие примеры из иногородних семинарий. Но откидывая эти случайности, нельзя не отдать чести общежитиям, что они укрепляли волю и выделывали характер. В общежитиях училищных, где «старший» есть сам мальчуган, отстоящий только двумя, тремя годами от подвластных, где он сверстник в играх и права наказаний не имеет, начало самопомощи выступало чище и развитие самостоятельности должно совершаться успешнее. Вообще, полутора веками преданным строем духовно-учебных заведений признавалось начало постепенности между малолетком и взрослым, и это была их добрая сторона. Не было такой резкой грани, что до сих пор ты раб неключимый, не осмеливающийся ни рассуждать, ни действовать иначе как по призванию, а завтра разнузданный, иди, сломя голову, куда хочешь, начиная впервые быть самим собою. Самобыт общежитий, учреждение рекреаций, цензор, авдитор, старший и, наконец, лектор из учащихся представляли ленту с постепенно бледнеющими узорами. Об авдиторах, цензорах и старших читатель знает, а лекторами назывались учители низших классов, взятые из высших и еще продолжающие учиться.
В применении много было злоупотреблений, много было мерзостей, не говоря о грубости вообще, но не начало виновато в искажениях, которыми обиходная жизнь училищ била глаза. А образцовому применению начала, можно сказать, высочайшему совершенству педагогического строя должно было бы помогать (инде и помогало) еще одно обстоятельство. Тогда как на маленьких во многих случаях смотрели как на взрослых, давали им рассуждать и действовать наравне со взрослыми, в самом верху начальство состояло из лиц, которых обетом было, между прочим, наоборот, отречение от воли. Сочетание двух начал идеально представлялось в следующем виде: постепенное разнуздание воли с добровольным, ради высшего начала, отречением от нее, как концом воспитания. Какие характеры и какого бы непоколебимого долга люди должны были вырабатываться! Считаю излишним прибавлять, что действительность слишком часто не отвечала этой идее или, точнее, слишком редко отвечала. Но когда я вспомню об А.В. Горском, этом гармоническом сочетании полнейшего самоотвержения с глубоким признанием прав свободы в других, об этом чудном единстве строгого аскетизма с широким либерализмом в лучшем смысле, я восклицаю мысленно: за этого одного человека, за одного такого можно простить все безобразия, все крайности духовной школы, в какие она впадала! А можно поручиться, что А.В. Горского произвела именно школа.
1886