Из пережитого

Новиков Михаил Петрович

– - Это все жиды делают, -- авторитетно решала старуха Сычева, -- от них и война, от них и замирения нету; они в мутной воде рыбку ловят и деньгу наживают.

322

– - Ничего, хороши и наши, -- возражала бабка Настасья, -- тоже маху не дают: тот туда присосался, тот там на оборону работает, тоже копейкой не брезгуют. Одни там умирают и кровь проливают, а другие карманы набивают, тоже правда!..

– - Какая тут правда, во время войны умирать никто не хочет, душа смерти боится, вот все и притворяются и обманывают начальство, -- рассуждала бабка Василиса.

Много было хлопот обществу с посевами и обработкой земли вдовам и тем женщинам, мужья которых были на войне, а в семьях не было других работников. К тому

же и слухи были все не лестные. Про одних открыто говорили, что они нарочно передались в плен, чтобы спасать шкуру; другие пристроились в разных хозяйственных организациях, наживали деньги, слали сотнями своим женам; даже присылали посылки с ценными вещами, что и вносило много греха и раздражения на сходках при обсуждении общественной помощи и этим женщинам.

– - Они там дурака валяют, деньги наживают, а мы им тут землю обрабатывай, -- говорили сердито старики, -- воевать не воюют и домой не идут.

Вносила много и зависти и раздражения и выдача пособий, с которыми всегда как-то не ладилось: одни получали, другим отказывали.

Но как ни спорили остававшиеся в деревне мужики, кончалось все же тем, что распределяли между сильными по рабочим рукам дворам землю вдов, и хоть кое-как, но все же пахали и сеяли.

В 1916 г., с весны, в нашу волость нагнали много "пленных австрияков", -- как называли их бабы. Много их партиями жили и работали в лесах на разработках казенного леса. Другие работали у помещиков и даже жили работниками в тех семьях, из которых мужики отсутствовали на войне.

– - Наши к вам, а ваши к нам, -- шутили с ними бабы, но близкой дружбы с ними не устанавливалось из-за незнания языка. Работать же они в большинстве умели хорошо, и их везде хвалили. Даже хвалил управляющий Шибаевским имением Болтин и нарочно посылал их на более ответственные работы. Душевно они сильно мучились и тосковали по родине. Бранили открыто свое правительство за эту войну и с нетерпением ждали замирения. Бранили с озлоблением немцев, считая главными виновниками не нужной для них войны.

С этого года нормальная жизнь деревни стала явно нарушаться. В лавках стали перебои то на соль, то на керосин,

323

то на спички, а то и на белую муку, на крупу и пшено, которым за последние 10 лет деревня так привыкла, что уже не могла безропотно переносить лишения с этими продуктами.

Правда, как и всегда, торжественно звонили колокола в церквах; как и всегда, народ любовно встречал и праздновал свои праздники: Николин день, Троицу, Илью-пророка, Спаса Преображения, Успение, Воздвижение, Покров Богородицы, по-прежнему на праздниках собирались гости и дальняя родня, но уже такого пьяного разгула и веселья, как прежде, не было. И пели песни, и плясали, но уже не в каждом доме, а только в самых бесшабашных, да и в этих песнях и плясках не было прежнего беззаботного веселья и радости, а лишь какие-то отчаянные порывы и безумство с горя. Настоящее праздничное веселье и его, так сказать, торжественность и обрядность были нарушены войной. Съехавшаяся родня в большинстве вместо веселья вела длинные и печальные разговоры о своих потерях и жертвах через войну: у кого кто уже убит или умер на войне, у кого попал в плен или раненый лежит в лазарете, у кого вернулся с войны инвалидом. Война с ее ужасами и жертвами занимала всех целиком, и радоваться и веселиться по-прежнему было невозможно.

Приостановились и покровские свадьбы, ежегодно справляемые на этот праздник десятками. Жениться было некому, вся молодежь была на войне или ожидала неминуемого призыва до срока. Грусть и печаль повисли над веселой дотоле деревней. Правда, женская молодежь от скуки собиралась вечерами по праздникам водить хороводы, но уже не от зари до зари, как прежде, не в перекличку деревня с деревней, а так, случайно, на часок-другой, какими-то урывками, и вскоре расходилась, и деревня замирала в ночной тишине до утра. Тоскливое

было время.

Правительство не жалело на деньги бумаги и печатало бумажные кредитки с каждым днем все больше и больше. От этого цены росли, и некоторые товары пропали с рынка совсем, а все остальные появлялись в недостаточном количестве, что давало повод делать запасы и оголять рынок еще больше. К концу 1916 г. баранки стоили уже вместо 5, 15 копеек, а белый хлеб -- 12. Сахар был уже 20--22 копейки, а ржаная мука поднялась до 3 рублей пуд. Это обстоятельство и заставило передовую интеллигенцию и активных крестьян в виде выхода из положения думать об открытии кооперативной торговли, чтобы торговать не для наживы, а по себестоимости. Шуму наделали много, а толку было мало. И хотя "потребилку" и открыли, собравши

324

рублевые паи с желающих быть членами, и стали торговать, но в наступившей скачке цен, делании запасов (у кого были деньги) и сильном сокращении привоза на рынок мужицкого хлеба, мяса и других продуктов никакой особой роли наша "потребилка" сыграть не могла. Чего не было на рынке, того не было и у нас, и цены приходилось иметь почти те же, так как не было желающих продавать нам товары дешевле рынка.

ГЛАВА 70. НАЧАЛО КОНЦА

К концу 1916 г. не стало хватать и хлеба для армии и тыла, вероятно потому, что при нашем отступлении и бегстве из Австрии и Польши наши военные склады и обозы бросались на месте и не могли вывозить хлеб. К тому же и сама армия и тыл разрослись в такую огромную махину, прокормить которую было уже трудно. И вот поступило распоряжение вывезти на станцию и продать для казны по 3, 4 и 5 пудов ржи с посевной десятины. И продать по цене чуть ниже рыночной -- 2 рубля и 2 рубля 30 копеек за пуд. И, несмотря на то что запасы хлеба еще были в любой деревне (что после и подтвердилось), между крестьян поднялся такой ропот, как будто с них потребовали сразу по корове и лошади.

Деревня привыкла к полной хозяйственной свободе и не мирилась с ее нарушением, хотя бы это и исходило от власти. Вывозка затянулась, хотя все знали, что хлеб нужен для солдат, и земским начальникам от имени губернатора пришлось выдвинуть угрозу прямой конфискации за отказ продать добровольно, и только тогда уже вывозка наладилась.

А в начале 1917 г. в пристанционных поселках тоже не стало хватать в продаже хлеба, и проезжающие солдаты и разная публика, связанная с войной, не могли вдосталь покупать хлеб. И в чайных трактирах, и в булочных его не стало хватать. Тогда губернатор созвал губернское совещание из представителей от волостей, кредитных товариществ, потребиловок, старшин, которое и решило также приступить к добровольной скупке у населения с той же угрозой конфискации в случае отказа продать добровольно. Тут уже цена назначалась в 3 рубля, а количество ограничивалось доброй волей каждого крестьянина, начиная от 2--3 пудов. Членам правления потребиловок и кредитных товариществ от губернатора даны были удостоверения на право выявления хлеба и понуждения к продаже в кооперацию, в которых к тому же было требование и для местных

325

властей оказывать этим уполномоченным свое содействие. Как член правления потребиловки, я тоже получил такой мандат от губернатора и был направлен в большое село Денисово. Чтобы не делать шуму, в волости не посоветовали собирать схода.

– - Мужики озлоблены, война надоела, они и на сходке хуже упрутся, и никто тогда не продаст и пуда. А так, в одиночку, они будут трусить и что-нибудь запишут, -- говорил мне волостной писарь в наставление.

Староста села позвал все же с десяток мужиков и баб на совещание, чтобы установить "норму" с каждого дома по наделам земли. Бабы заахали и стали доказывать, что в деревне хлеба мало и продать нечего, и сейчас же разошлись, наводя панику на всех встречных.