Из-под снега
Шрифт:
Знакомая дверь наружу отворилась и затворилась со знакомым мелодичным скрипом: ключик нашёлся и для неё. Знакомо метались огни в двух плошках, знакомо мела и кружила пурга. А вот подсвеченной тропинки не было, зато над косогором полыхало зарево, разноцветное, будто полярное сияние, даже густая пелена летящего снега не могла его заглушить. Красиво, только от разлитого в воздухе напряжения — мурашки по хребту, и боль стреляет в виски. А в доме, кстати, ничего такого не ощущалось… Кажется, Ромига угадал время! Наритьяра ворожит в круге, очень серьёзно ворожит. А как закончит, пойдёт домой. Может быть.
Едва соступив
Ромига открыл портал на самый верх склона, к каменным клыкам, выше которых видел твёрдый фирн, а не рыхляк. Портал — кривой и какой-то серый, в лучшие времена гарка без приказа в такой не сунулся бы. Но рискнул: интуиция подгоняла пуще приказа. Вывалился на плотный снег ярдов с пяти, помятый, но живой. Ветер сбивал с ног, швырял в лицо ледяные иглы. Близкое эхо чужой ворожбы отзывалось болью во всём теле, неистовый свет резал глаза так, что Ромига старался даже не смотреть в ту сторону. Вспомнил, где шла тропа, и спрятался рядом, среди торчащих из-под снега камней: через пару минут чёрный комбинезон так же запорошит, залепит белым. Вспомнил, как Вильяра пела «морозную дымку» и постарался изобразить нечто подобное. Пусть не постиг важных нюансов заклятья, но лишь бы характерная тёмная аура не маячила на весь склон!
Ромига уже начал сомневаться в своей затее, когда световой конус, вершиной упиравшийся в гору, широким основанием — в тучи, начал тускнеть и погас. Нав сморгнул «зайчики» и на пару мгновений сжал веки, чтобы поскорее восстановилось зрение. Проверил, хорошо ли ходят клинки в ножнах? Только бы энергии хватило на «навский аркан»! Только бы на чужой энергии удалось его построить! А главное, пусть беззаконник спустится именно здесь, а то может ведь, гад, уйти куда-нибудь прямо из круга…
Тропа засветилась, едва заметно в утренних сумерках, когда затаившийся в засаде гарка уже почти не надеялся. Перевёл дыхание. Замер, будто взведённый капкан.
Ждал, ждал — дождался!
Наритьяра шествовал с горы неторопливо и важно. Он был не один: тащил кого-то мелкого, перекинув через плечо, как ветошь. По сторонам не смотрел, утомлённый трудами, глубоко задумавшись или ведя безмолвный диалог. Первую атаку, «навским арканом», бездарно пропустил, или здесь не знали подобных заклятий? Судя по ступору, по вытаращенным глазам, он даже не понял, что случилось: была сила — ой! — утекла. Моргнуть не успел, как в один глаз вошёл нож, во второй — «эльфийская стрела». Зашатался, уронил, кого нёс, схватился за лицо… Свист чёрной стали, и на снег, разбрызгивая кровь, рухнули куски того, что только что было беззаконным колдуном. Так неожиданно просто…
Голову Ромига сцапал на лету: враг ещё жил, ещё пытался что-то сказать, мучительно кривя рот. Жаль, в глаза напоследок не заглянешь, нету глаз, но по губам читалось что-то вроде: «Тьма победила свет. Умрём все вместе: я и Голкья». Голова ещё жила, эти мудрые поразительно живучи, но проку от неё уже никакого. Ромига с сожалением положил трофей на снег — энергии для «иглы инквизитора» точно не хватит — и сам едва увернулся от летящего в лицо ножа. Рыкнул сурово:
— Эй, ты, не балуй!
«Ветошь», которую Наритьяра нёс на плече, оказалась
— Эй, я тебя не обижу, всё будет хорошо.
Она вытаращилась пуще прежнего, затараторила лихорадочной, заплетающейся скороговоркой:
— Нет, нет, нет! Не будет, ничего больше не будет! Ты убил наше Солнце, оборотень, ты убил Великого Безымянного, мы теперь все умрём. И ты, ты, ты тоже умрёшь вместе со всеми, вместе с Голкья. Великая песнь не допета, оборотень, мы умрём все скоро и страшно.
— Как это, не допета, глупенькая? Мудрый же вышел из круга?!
— Безымянный сказал, великая песнь не поётся за раз. До полнолуния он должен был её петь, до следующего полнолуния, а теперь некому, некому! О горе, горе, горе великое! Смерть, смерть!
Девчонка мотала головой, как полоумная, разбрызгивая слёзы пополам с кровью колдуна, сплошь залившей лицо. Потом попыталась вцепиться ногтями себе в щёки — Ромига перехватил её за запястья, сильно встряхнул, рявкнул:
— Имя! Как твоё имя?
— Му… Му… Мули! О… О… Оборотень, убей, убей, убей, съешь меня поскорее, я не хочу видеть, как небо падёт на Голкья, — паника, паника, паника.
Слова девчонки могли быть бредом, а могли и не быть. Прежде, чем разбираться с этим, нав решил проверить вменяемость собеседницы:
— Сколько тебе полных лун, Мули?
Девушка сперва опешила от неожиданного вопроса, потом в глазах появился проблеск разума. Она загнула и сложила пальцы на руках, показывая число, так называемым, купеческим счётом. Милостью Вильяры, Ромига знал, как здесь считают: на левой руке — до двадцати, на обеих — до четырёхсот. На всякий случай, он запомнил комбинацию пальцев, может, потом пригодится. Но сейчас ему, на самом деле, не важно, сколько Мули лун, важно, чтобы она слушала, говорила и чуть-чуть думала.
— Чья ты, Мули?
— Я из великого клана Наритья, из дома Вильгрина, — охотница даже чуть приосанилась. — Отец мой — Вильгрин купец, сын Поджи, а мамино имя я храню в памяти. Она была из дома, из дома Ксавирны, дочь Ванслу и Натти… Зачем, зачем тебе моя родословная, оборотень? Я же заговорила с тобой, значит, значит, с… с… сейчас ты меня съешь. Ешь, ешь, ешь меня поскорее, а то мне очень страшно!
— Знаешь, Мули, я неправильный оборотень, у меня всё наоборот, — Ромига улыбнулся осторожно, не показывая зубов. — Обычно я не ем тех, кто со мной говорит. Тебя я точно не стану есть, а то твоя мудрая тётка на меня обидится.
Он ждал вопроса про тётку, но едва вынырнув из истерики, девушка стремительно погружалась обратно, только бормотала теперь всё тише и неразборчивее. Пошатнулась, закатила глаза и начала заваливаться. Нав подхватил её на руки: не пушинка, но гораздо легче Вильяры. Очевидно, нужно было поскорее тащить её в дом, в тепло, да и самому хотелось поскорее убраться с ветродуя, а то даже на лёгкий щит не напасёшься энергии. Сколько ещё отнимет обратный портал к двери — или экономнее материализовать лыжи?