Из разговоров на Беломорстрое
Шрифт:
Абрамов опешил, и многие тоже повесили носы.
– Ну, что же вы молчите, - говорил я нетерпеливо.
– Примат производства, вот и все!
Думали, что я выведу какую-то небывалую философскую категорию, а оказалось... Абрамов оказался восприимчивее других и сказал:
– Не производство, а производители!
– Правильно!
– сказал я.
– Пролетариат?
– Правильно!
– Примат пролетариата?
– Правильно!
– Диктатура?
– Правильно!
– Диктатура пролетариата?
– Правильно!
–
– раскатился Абрамов, но уже не тем боязливым и недоуменным смехом, а смехом удовлетворения и облегчения, который бывает у счастливых и довольных людей.
– Чего же вы закатываетесь?
– спросил я.
– Шалуны! Ей-богу, шалуны!
– То есть как это шалуны?
– Какого перцу загнал! И не общественность, и не равенство, и не плановость, и не классовость... А оказывается, все на месте. Все как миленькие на месте! Шалунишка! Чего же огород-то было городить?
– Нет, не скажите, Поликарп Алексеевич! Тут должна быть четкость мысли. Иначе не будет противоположности с буржуазным миром.
После этого слово попросил Харитонов, тот самый, который превозносил организм перед механизмом, говоривший до этого времени только вполголоса и при том короткими замечаниями.
– Я осмелюсь задать один вопрос, - сказал он.
– Николай Владимирович полагает, что социализм есть максимальный расцвет личности и личностей. Тут же оба вы пришли к заключению, что спецификой социализма в нашем понимании является диктатура пролетариата. Я думаю, что тут некоторое противоречие. Как по-вашему?
Заговорил Абрамов:
– У нас полная свобода! И полный расцвет!
– Для помещиков и дворян?
– Нет, зачем же для помещиков и дворян...
– Но также и не для фабрикантов и не для духовенства?
– Конечно!
– Стало быть, свобода и расцвет только для пролетариата?
– А крестьянство забыли? Сто миллионов!
– Позвольте, в крестьянстве тоже есть кулаки, середняки...
– Ну, скиньте несколько миллионов!
– Все равно! Ведь поскольку выдвинут примат пролетариата, а не крестьянства, постольку крестьянство может войти в эту систему только в пролетаризированном виде.
– Конечно! Колхозы и совхозы!
– Итак,-настаивал Харитонов, - свобода и расцвет признается вами только для пролетариата и для пролетаризированного элемента?
– Разумеется, как и на Западе только для буржуазии.
– Значит, в этом отношении вы подражаете буржуазии.
– Но вы забываете, товарищи, - защищался Абрамов, - что мы также проповедуем уничтожение классов. Диктатура пролетариата существует только для того, чтобы уничтожить все прочие классы и упраздниться самому пролетариату. Это не забывайте!
– Разрешите не согласиться, - настаивал Харитонов.
– Что значит "упраздниться самому пролетариату"? Ведь не так же надо понимать это учение, что пролетариат просто убьет себя, как самоубийца кончает пулей или петлей. Тогда бессмысленна и вся революция. Зачем добиваться власти, если после получения этой власти властвующий просто возьмет,
– Да ничего подобного!
– горячился Абрамов.
– Раз вы сами говорите, что пролетариат превратится в общий воздух, которым будет жить человечество, - что же тогда и останется кроме этого воздуха?
– То есть вы хотите сказать, что все человечество превратится в пролетариат и тем самым он как класс уничтожится?
– Конечно! Для кого же вы будете еще требовать свободы, если никого больше и не будет кроме пролетариата?
– Но это будет свобода - с точки зрения данной же эпохи истории.
– Но ведь о данной эпохе и идет речь!
– Почему же? Мы можем обсуждать эту эпоху с точки зрения другой эпохи, - наконец, с точки зрения свободы вообще.
– С точки зрения абсолюта?
– Да... Хотя бы с точки зрения абсолюта.
– Но, к сожалению, никакого абсолюта нет.
– А относительное есть?
– Относительное есть.
– И только оно и существует?
– Да.
– И больше нет ничего?
– Нет.
– И, значит, оно зависит только от себя?
– Конечно.
– И оно всегда и везде?
– Я уже вам сказал, что кроме относительного вообще ничего не существует.
– Но что же у вас получается? Вы признаете существование "относительного", которое есть всегда и везде, которое одно и существует и притом ни от чего не зависит, а зависит только от себя. Тогда это и есть абсолютное?
– Это не абсолютное, но относительное.
– Тем не менее это относительное вы сами изображаете как абсолютное?
– Совершенно верно. Вы абсолютным называется абсолютное, я абсолютным называю относительное.
– Но тогда как будто прав я, а не вы?
– Все равно! В бесклассовом обществе будет полная свобода для всех, потому что для кого она могла бы не быть, тех не будет, а кто захотел бы дать иную свободу для всех, у того не будет никакого для этого критерия, ибо без воздуха, наполняющего его атмосферу, он все равно не сможет жить.
– Значит, - не пойман, не вор.
– Да! Поймать-то мог бы только абсолют.
– Значит, и не вор?
– Значит, и нет категории воровства.
Тут взмолился я жалобным голосом: