Из разговоров на Беломорстрое
Шрифт:
– Так, значит, по-вашему, - сказал я, - во всякой эпохе есть общее, или общечеловеческое; оно, по-видимому, есть то, что вами приемлется. И во всякой эпохе есть нечто узкое, частичное, вот это самое "отчасти", оно, насколько я вас понимаю, вами не приемлется.
– Совершенно правильно.
– Но ведь вы же сказали, что решительно каждая эпоха есть только частичная эпоха. Значит, вы не приемлете всей истории?
– Я не приемлю частичного в истории.
– Но ведь в истории все частично.
– И все обще.
– Но ведь надо или принять или отвергнуть?
Харитонов помолчал. Тут
– Почему же это или признать или отвергнуть? Можно и то и другое...
В комнате заулыбались.
– Я вас спрашиваю, - заговорил я.
– Вы ведь приемлете социализм как общее?
– Несомненно, - ответил Харитонов.
– Наравне со всем прочим.
– И работаете на него?
– Как и на все другое.
– Хорошо. А социализм как частное - вы приемлете или нет?
– Я на него работаю.
– Нет, вы скажите, принимаете ли вы его как историческую частность?
Харитонов улыбнулся, как взрослый при виде наивного озорства ребенка.
– Вы же знаете, что философ - всегда шире... Философа нельзя всунуть в какую-то одну эпоху. Мысль нельзя сузить...
– говорил Харитонов, впрочем, без всякого заискивания.
– Итак, социализм есть узость, которая для вас неприемлема? настаивал я.
– Но социализм не только узость...
– А поскольку он - узость?
– А поскольку он - узость, он есть очередная эпоха, т. е. историческая необходимость.
– Но тогда в этом есть нечто общее, и вы его принимаете?
– Несомненно, в необходимости есть нечто общее и в этом я его принимаю...
Все расхохотались.
– Запутались вы все, вот что!
– снисходительно, хотя и сквозь смех, сказала Елена Михайловна.
– Вот вам, товарищи, пример никчемности всякой философии. Два просвещенных, образованных человека запутались в трех соснах из-за одного только пустого словопрения и схоластики. Я себя чувствую прямо как в кабаре. Ведь это же смешно, товарищи! Николай Владимирович, посмотрите на народ, - все же смеются!
– А вот в наказание за такие слова, - шутя сказал я, - извольте-ка сами рассказать нам о технике. Хорошо это вам скептические замечания отпускать, а вот не желаете ли сами высказать что-нибудь такое простое-простое, чтобы сразу все вас поняли и с вами согласились. Ну-ка!
– Ну, что же тут такого особенного!
– бойко сказала Елена Михайловна Я не люблю длинных речей, но самое простое, самое очевидное, чтобы вас всех отрезвить, я готова сказать...
– Ну-ка, ну-ка!
– ответил я.
– Я скажу кратко, - говорила инженерша.
– Самое главное, это - чувство меры. Никто, никто из говоривших не проявил разумного чувства меры, и отсюда - вся наша беседа. Возьмем хоть первого оратора, Коршунова. Ну, дело ли чтобы был такой непроглядный фатализм. Ну, правда, общество сильнее отдельного человека, технический прогресс вовлекает в себя отдельных индивидуумов. Но нельзя же в XX веке проповедовать судьбу языческих философов, которая была несколько тысяч лет назад. Возьмите Сергея Петровича. Он изобразил нам такой тупик, что не только от техники, но и прямо от жизни ничего не останется. Ни тебе знания, ни тебе свободы, ни тебе выбора, ни тебе ответственности. Да ведь это же сумасшедший дом получается, а не жизнь! Еще один оратор, наоборот взвалил на человека такую ответственность,
"Какая пошлость!" - мелькнуло у меня в голове. Кто-то сзади меня шепнул кому-то: "А жизнь-то как раз и не знает никакой меры".
– Интеллигентщина!
– брякнул вслух Абрамов.
Я погрозил ему пальцем, а Елена Михайловна продолжала:
– Да! Это взгляд интеллигентного человека, и я ничего не нахожу в этом дурного. Интеллигентность там, где человек пытается овладеть дикими инстинктами своего тела и своей души, где в человеке развивается чувство меры. Вы все, решительно все размахиваете кулаками, кому-то грозите, кого-то хотите убить или уже убили, у вас в руках кнуты и нагайки. Я считаю, - прибавила Елена Михайловна, - что вы все азиаты, деспоты, варвары. Вы все только приказываете и готовы запороть каждого ослушника.
– Гнилой либерализм!
– подхватил Абрамов.
– В буквальном смысле слова гнилой либерализм. Эти песни мы знаем. На них вы нас не проведете.
– А вы все равно никого не убедите поркой.
Тут вмешался я:
– Извиняюсь, Елена Михайловна! Я считаю, что единственно чем можно убедить утонченного интеллигента, это -только поркой.
– Поркой нельзя убедить даже скотину, - возразила инженерша.
– Скотину нельзя, а униженного интеллигента можно и должно.
– Ну, что ж! У вас, вероятно, есть опыт на этот счет. Я вам верю.
Кое-кто начал по этому поводу зубоскалить.
– Ну, хорошо!
– сказал я громко, чтобы заглушить смешки.
– Значит, о технике вывод ваш такой:
"Медленным шагом,
Робким зигзагом,
Не увлекаясь,
Приспособляясь,
Если возможно,
То осторожно
Тише вперед,
Рабочий народ!"
Так в 1905 году высмеивали меньшевиков. Это ваш лозунг, Елена Михайловна?
– Я никогда меньшевичкой не была, но это -да. Это, пожалуй, действительно мой лозунг.
– Ну спасибо, по крайней мере, за откровенность!
– воскликнул я.
– Я удовлетворен и больше никаких вопросов не имею.
– Позвольте мне, позвольте мне!
– назвался один из двух, еще не говоривших (не считая девицы-чертежницы).
– Я имею чувство меры. Хотите оратора с чувством меры?
– Валяйте! Давайте!
– раздались голоса.
Оратор был из тех "утонченных интеллигентов", о которых я говорил только что. Он был из художественной среды, хотя кем он был в точности раньше, я не знаю. Здесь сотрудничал в Беломорстроевской газете "Перековка".