Из рода Караевых
Шрифт:
— «В океане».
Мы — птицы, которых несет ураган, Под нами беснуется океан, И черные волны вздымаются косо, Там гибнут фрегаты и тонут матросы, И небу безумный грозит капитан.Сидевший на скамье в первом ряду капитан-корниловец Грузинов наклонился к своему соседу справа, конному дроздовцу — ротмистру Валерьянову, тихо сказал ему на ухо,
— Какие-то темные и, по-моему, подловатые намеки!
Юнкер Гебарский кончил читать — ему умеренно похлопали. Он хотел было сойти с помоста а уже сделал шаг в сторону, как вдруг остановился и сказал:
— Я, пожалуй, прочту еще одно стихотворение. Разрешите, господа?
Капитан Грузинов с места выкрикнул громко, словно скомандовал:
— Читайте, юнкер, но… без намеков!
Гебарский посмотрел на него, чуть усмехнулся, но ничего не ответил — вернулся на прежнее место, в центр помоста.
На скамьях затихли. Юнкер Гебарский так же глухо, но твердо сказал:
— Без названья.
Наша жизнь полна лишений, Унижений и гонений, Все мы чужды — здесь и там, Нет на свете места нам, Мы — навоз для удобренья Для другого поколенья…— Прекратить! — выкрикнул со своего места капитан Грузинов. Поднялся, обернул к сидевшим на скамьях бледное лицо, сказал срывающимся, с истерическими взлаями, голосом: — Прошу меня извинить, господа офицеры, но… не могу молчать, как сказал когда-то граф Толстой. Юнкер вправе называть себя самого дерьмом, пригодным лишь для удобрения отечественных нив и пажитей… Но он сказал «мы»… Прошу все дальнейшие объяснения с юнкером Гебарским поручить вести мне. От вашего имени, господа офицеры!
На скамьях зашумели, заговорили все разом.
Ротмистр Валерьянов сказал, обращаясь к Гебарскому, продолжавшему спокойно — руки скрещены на груди — стоять на помосте:
— Уходите, юнкер. И обождите нас с капитаном у входа в собрание.
Из палатки дроздовцев Всеволод Гебарский вышел вместе со своим другом, тоже сергиевцем, Борисом Копытко. Они отошли в сторону, остановились на щебневой дорожке за песочными часами.
Копытко — низкорослый, смуглолицый — достал папиросы, чиркнул спичкой. Вспыхнувший огонек на мгновение выхватил из ледяного мрака его испуганные, мальчишеские, жалеющие глаза.
— Зачем ты читал второе стихотворение, Сева? — с упреком сказал Копытко.
Гебарский сделал глубокую затяжку и тут же бросил папиросу иа землю.
— Да так просто… захотелось гусей подразнить… Вон они идут.
Подошли офицеры.
Четко выговаривая каждое слово, капитан Грузинов сказал:
— Юнкер Гебарский, своими стишками вы оскорбили армию, ее вождей, все офицерство. Делая скидку на ваш возраст, предлагаю вам
— В моих стихах выражены мои мысли! — сказал Гебарский. — Я никого не оскорблял, и извиняться я не буду.
— Тогда вам придется драться со мной, господин поэт!
— Как вам угодно, господин капитан!
— Юра! — сказал корниловец, взяв за локоть ротмистра Валерьянова. — Ты будешь моим секундантом, Скажи молодому человеку, что нужно.
— Кто будет вашим секундантом, юнкер? — деловито спросил ротмистр.
— А вот… юнкер Копытко!
— Очень приятно! — ротмистр кивнул головой. — Старое мусульманское кладбище знаете?
— Так точно, знаю!
— К шести утра. Право выбора оружия принадлежит капитану Грузинову. Являться без опозданий, господа!.. Честь имею!..
Когда звон офицерских шпор стих, Борис Копытко — он хотел скрыть свою тревогу, но не смог — сказал дрогнувшим голосом:
— Он два раза уже здесь, в Галлиполи, дрался на дуэли. Первый раз из-за жены штабс-капитана Морковина.
— Из инженерного полка? Он такой мешковатый, симпатичный, а она — настоящая красавица. Морковин его вызвал?
— Нет! Вызвал его почему-то штаб-ротмистр Эффендиев из конного черкесского. Но из-за Надежды Андреевны Морковиной — это точно. И капитан Грузинов прострелил ему плечо. Он же стреляет как бог! А второй раз он сам вызвал марковца Кулябко, сшиб с него пулей фуражку! Потом они помирились… С кем ты связался, Севка?! — И такая глубокая, глухая тревога прозвучала в этих словах, что Гебарский, желая успокоить друга, дурачась, нарочно фальшивя, негромко пропел:
Что день грядущий мне готовит? Его мой взор напрасно ловит…И осекся, потому что ледяной ветер вдруг порывом вогнал влажный кляп в его рот, проник в рукава вытертой шинели, знобкими струйками пробежал по плечам и спине.
Поеживаясь, Гебарский сказал тихо:
— Пойдем, Боря, надо успеть выспаться!
Старое мусульманское кладбище… Серые камни надгробий с узорной арабской вязью надписей на них: слава пророку, мир правоверным, спящим под каменными плитами… Серое зимнее небо, серая полоска воды в бухте вдали. И три чахлых кипариса, перечеркнувшие черными траурными силуэтами серую холстину галлиполийского рассвета.
Когда юнкера подходили к кладбищу, офицеры уже были на месте — ждали.
— У дроздовца на плече две винтовки! — успел шепнуть Всеволоду Гебарскому Борис Копытко. — Что это значит?
Небрежно откозыряв подошедшим юнкерам, ротмистр Валерьянов взглянул на ручные часы:
— Опоздание на десять минут; мало вас тянули в училище, господа! — Покосился на корниловца — тот, усмехаясь, пожал плечами.
Ротмистр важно сказал:
— Имею честь сообщить, что капитан Грузинов оружием выбрал винтовки!