Из рода Караевых
Шрифт:
— И у нас висят, в Нахичевани.
— Везде развешены! По приказу командира первого корпуса генерала Кутепова. У кого дощечка «За пропаганду», у кого «За грабеж».
— Всех за пропаганду! — рассудительно сказал плотный седоусый пассажир в ватном картузе. — Сказал лишнее слово — и готово! «За грабеж» — это так написано, для блезиру, чтобы разнообразие было.
— А вы откуда знаете про этот самый «блезир»?! — накинулся на седоусого господин в кожаном пальто, с бледным одутловатым лицом. — Вам что, его превосходительство генерал Кутепов об этом докладывал?
— Я с его превосходительством
— Вы, кажется, тоже из таких… из пропагандистов!
— Мы, господин, из слесарей!
— Я вот сейчас велю остановить вагон, и пусть в комендатуре проверят, из каких вы слесарей!
Господин в кожаном пальто потянулся к веревке звонка, но кондукторша, чуть раскосая, с большим девчоночьим смешливым ртом, закутанная в пуховый платок, сказала ему плаксиво:
— Ой, да прекратите вы, пассажир! И что за езда стала такая! Никаких нервов не хватает. Шумите больше всех, а сами без билета едете. Платите деньги!
Господин в кожаном пальто смутился и молча полез в карман за деньгами.
Игорь смотрел в окно и не узнавал города. Где твой былой шик, Ростов!
Двери кафе, где за мраморными столиками сидели, попивая кофе по-турецки, важные брюхатые спекулянты и их дамы с подведенными «трагическими», как того требовала мода, глазами — под Веру Холодную, — заколочены. Мостовая усеяна сеном, соломой, дымящимся конским навозом. Движутся, грохоча, обозы. Визгливо ржут голодные кони. По мостовой, по тротуарам бредут солдаты — понурые, оборванные. Вон промелькнул извозчичий экипаж. На козлах сидит дородный мужчина в дорогой шубе с котиковым воротником шалью, на заднем сиденье — дамы в каракуле. И чемоданы, чемоданы, чемоданы! Странный кучер нахлестывает лошадей, они несутся вскачь. Игорь вспомнил разговор проводников в пустом офицерском вагоне: «Теперь они врассыпную кинутся, как крысы!»
6. КАК СНЕГ НА ГОЛОВУ
Вот наконец и пятиэтажный дом на Садовой улице. С сильно бьющимся сердцем Игорь вошел в подъезд. «А вдруг Чистовы тоже уехали? Где тогда искать Димку? И что вообще делать одному в этом страшном городе, где на фонарных столбах висят казненные, где с часу на час начнутся уличные сражения?»
Знакомый швейцар, знавший всю семью Ступиных, даже не ответил на робкое «здравствуйте» Игоря. Он сидел на табуретке в каком-то затрапезном тулупчике вместо былой ливреи с позументами и читал газету. На еще более трепетный вопрос Игоря: «Есть ли кто-нибудь дома у Чистовых?» — нехотя буркнул: «Все дома», — и снова уткнул бороду в газетный лист.
Игорь поднялся на третий этаж. Массивная дверь. Спокойный блеск надраенной медной дощечки: «А. К. Чистов». Все как прежде!
Игорь позвонил. Послышались легкие шаги. Женский голос за дверью спросил:
— Кто там?
Дрожащим голосом Игорь ответил:
— Я брат Димы Ступина. Он у вас?
Дверь, взятая на цепочку, приоткрылась. На Игоря пахнуло барским, сытным запахом сдобного теста, и он судорожно проглотил набежавшую голодную слюну. Сквозь
— Я брат Димы Ступина! — умоляюще повторил Игорь. — Откройте, пожалуйста, дверь. Я прямо с поезда!
Но горничная захлопнула дверь и жалобно позвала:
— Григорий Андреевич, тут пришел кто-то. Отворять, нет? Поглядите вы сами!
Игорь услышал позвякивание шпор, какую-то возню за дверью, легкий взвизг и голос горничной:
— Пустите, Григорий Андреевич! Честное слово, я Андрею Каспаровичу пожалуюсь.
Потом ленивый молодой баритон произнес со знакомыми насмешливыми интонациями:
— Кто ты, о путник? Что надо и кого надо?
— Отворите, Гриша! — обрадовался Игорь. — Это я, брат Димы Ступина — Игорь. Я прямо с поезда!
Дверь широко распахнулась. В просторной прихожей с большим — во весь рост — зеркальным трюмо и могучей вешалкой черного дуба стоял, заложив руки в карманы и слегка покачиваясь с пяток на носки, Гриша Чистов, единственный сын вдовевшего третий год Андрея Каспаровича Чистова, крупного ростовского промышленника и коммерсанта.
Гриша учился в городском коммерческом училище, он был старше Игоря — одних лет с Димой. Покойный Сергей Ильич называл его кутилкой-мучеником.
Сейчас Гришу нельзя было узнать! Он стал выше ростом, раздался в плечах. А главное, он был в военной форме. На нем была черная, тонкого дорогого сукна гимнастерка, отороченная у ворота и на обшлагах белым кантом, и черные бриджи, тоже с белым кантом. На ногах поскрипывали высокие шевровые сапоги с маленькими парадными шпорами. На плечах красовались черные погоны вольноопределяющегося знаменитого офицерского марковского полка Добровольческой армии, а на груди висел солдатский Георгиевский крест.
Гришины волосы цвета воронова крыла разделял четкой ниточкой шикарный пробор по самой середине головы. Он глядел на смущенного Игоря, снисходительно и свысока улыбаясь. Потом сказал, чуть картавя и явно кому-то подражая в этой картавости:
— Здравствуйте, дорогой Игорь! Вы прибыли чертовски вовремя. Не сегодня-завтра артиллерия красных начнет бить по городу, и вы сможете увидеть хорошенький фейерверк!
— Где Дима, Гриша?
— Дома ваш Димочка, дома! Цел и невредим. И пока — свободный орел, не то что мы, грешные!
— Пока? Значит… его все-таки мобилизуют?!
— Все может быть. Город объявлен на осадном положении… Глаша! — приказал он хорошенькой горничной, с любопытством смотревшей на Игоря. — Пойдите к Дмитрию Сергеевичу и приведите его сюда. Только не говорите, что к нему брат приехал, скажите, что я прошу.
Горничная ушла.
Гриша помог Игорю снять шинель.
— Не беспокойтесь, пожалуйста, Гриша, я сам! — сказал Игорь, краснея. Он взял из Гришиных рук свою потасканную шинельку солдатского сукна и сам повесил ее на крюк. Ах, как неловко, как сиротливо чувствовал он себя сейчас в просторной прихожей богатой квартиры. Да еще этот Гришка торчит тут во всем его марковском великолепии! А на Игоре — старая гимназическая куртка, потертые брюки, заправленные в разбитые отцовские сапоги. Носки у них некрасиво загнулись кверху: сразу видно — не свои сапоги.