Из сегодня в завтра

Тиммон Джулия

— Пригласил, — на выдохе произношу я.

Лицо Деборы уже расплывается в торжествующей улыбке, будто речь не обо мне, а о ней, о ее очередной победе над мужчиной, но я спешу остановить ее.

— Только это будет не совсем свидание. Вернее, вообще не свидание. А, можно сказать, деловая встреча.

Физиономия Деборы вытягивается.

— В каком смысле?

Рассказываю про желание Джерарда посадить хотя бы несколько нарциссов.

— Мне показалось, он очень любит природу, — бормочу я, крутя в руке чайную ложку. — И в каком-то смысле сожалеет, что живет в огромном

городе и уделяет так мало внимания земле, растениям…

Дебора смотрит на меня с подозрением. Я облегченно вздыхаю: кажется, она начинает сомневаться в том, что у нас с Джерардом благополучно завязался роман. И вместе с тем задаюсь вопросом: чему я радуюсь? Ведь когда я ехала на встречу с сестрой, мне не терпелось выложить ей все в подробностях. Он улыбчивый, стильный, привлекательный, у него прекрасно подвешен язык! И я жду не дождусь завтрашнего дня! Настоящее ли будет наше следующее свидание и можно ли его вообще так назвать — мне безразлично. Вот что крутилось у меня на языке, пока я не остановила машину на автостоянке и не направилась ко входу в «Уолдорф». Теперь же… сижу и думаю главным образом о том, как скрыть свое смущение и замаскировать настоящие чувства.

Это из-за страхов. В самом начале их не было, но теперь они оплетают душу цепкой паутиной. Разорвать ее, увы, не хватает сил…

Вдруг что-то опять пойдет не так? — начинают кружить в голове сомнения. Вдруг снова выяснится, что первое впечатление о парне обманчивое? Действительно ли он свободен? Как вообще смотрит на вопросы верности и измен? Каковы его намерения? И стоит ли ввязываться в новую историю, когда еще слишком свежи раны на сердце от предыдущей?

В задумчивости я рассеянно поворачиваю голову и смотрю на проходящую к свободному столику парочку. Мужчина и женщина. Это все, что я могу о них сказать, потому как остальное — их возраст, наружность, манеры — меня сейчас совершенно не волнует. Я уже отворачиваюсь, веля себе встряхнуться и продолжить разговор, когда перед глазами вновь возникает платье прошедшей мимо дамы, на которое я как будто не обратила ни малейшего внимания…

Насыщенно-синий шифон, рюш по подолу, а под ним белые сильные и крепкие благодаря плаванию ноги…

В ужасе расширяю глаза, медленно поворачиваю голову и снова смотрю на парочку. Они уже садятся — женщина к нам спиной, мужчина лицом.

— В чем дело? — испуганно шепчет Дебора, прослеживая за моим взглядом.

Мама сидит, как всегда гордо приподняв голову. Но по тому, как напряжены ее довольно широкие и вместе с тем женственные плечи, и по легкой небрежности, с какой затянуты в узел темные волосы, мы с Деборой вмиг определяем, что на сердце у мамы скребут кошки.

Синее платье она купила в «Блуминдейле» около года назад. И по сей день им восхищается. Цвет как море! — не устает повторять она. Не мнется и до чего же хорошо сидит! Отец даже прозвал ее Васильком. Маме это имя, по-моему, пришлось по вкусу…

Долго глядим на нее, боясь пошевелиться. На ее спутника я упорно не смотрю, потому что в груди нарастает отвратительное предчувствие и предельная враждебность. В голове свербит единственное: это не отец!

Вообще-то

мама человек довольно чуткий и давно почувствовала бы на себе пристально-вопрошающие взгляды родных дочерей, однако она сидит в той же позе — очень прямо, не откидываясь на спинку кресла, и чуть приподняв плечи. Наверное, волнуется. Или даже страдает.

Дебора, не отрывая от матери глаз, хватает меня за руку и шепчет:

— Подожди… Еще ничего не известно. Может, он просто ее знакомый? Сотрудник или даже… врач? — Последнее предположение настолько ее утешает, что она даже поворачивает голову и смотрит на меня горящими глазами, явно молясь про себя: вот бы это оказалось правдой! — Да, врач! — так же шепотом добавляет она. — Ей сейчас несладко, с папой не клеится, вот она и обратилась за помощью к психоаналитику… А он, чтобы побеседовать с пациенткой в непринужденной обстановке, пригласил ее сюда.

В это самое мгновение я замечаю краем глаза, как мамин спутник наклоняется над столиком и сердито, совсем не походя на психоаналитика, начинает что-то доказывать. У меня падает сердце.

— У таких врачей есть специальные кабинеты, — говорю я голосом, которого сама не узнаю. — Там обстановка как нельзя более непринужденная и нет постороннего шума и любопытных глаз.

Дебора тяжело вздыхает и смотрит на меня, будто о чем-то упрашивая. Увы, в данном случае я ни ей, ни маме, ни отцу не помощница. Бедный папа! — ударом молотка стучит в голове. Вспоминается, как он в отчаянии паковал чемоданы, и становится его до ужаса жалко.

Между тем мамин спутник уверенным жестом протягивает руку, хватает ее за запястье и, повышая голос, продолжает что-то ей растолковывать. До нас даже долетают его отдельные слова: «надо было с самого начала», «чего ждать», «или соглашайся или…».

Дебора поджимает губы. Замечаю, что она слегка побледнела и хмурит брови. Разговор о Джерарде теперь точно закончен, но меня это, само собой, уже не радует, скорее гнетет. Как было бы здорово, если бы мы битый час болтали о нем, а мамы здесь вообще не было бы!

— Пусти! — громко, не обращая внимания на людей вокруг, восклицает она.

Дебора резко поворачивает голову, мы обе приковываем взгляды к матери. Она рывком высвобождает руку, но ее спутник тотчас снова ее хватает и при этом злобно и самодовольно ухмыляется.

Замечаю, что разговоры вокруг стихли. Лощеный господин с «Нью-Йорк пост» в руках опустил газету и смотрит на спорящих поверх очков в золотой оправе. Дамочка неопределенного возраста с грудями-шариками и лицом-маской теперь совсем не слушает собеседника и все поглядывает на маму.

Та же немного наклонила голову и больше не пытается вырваться из плена.

— Мне надоела эта неопределенность, ясно тебе?! — гневно и с угрозой говорит мамин спутник.

Он не кричит, но теперь мы прекрасно слышим его, потому что стало куда тише в зале. Мне делается до того страшно, что кажется, будто в душу набросали кусков льда.

— Не разговаривай со мной в таком тоне, — усталым голосом просит мама.

Ее друг ехидно усмехается.

— Я разговаривал с тобой в нормальном тоне — без толку! Кем ты себя мнишь, а?