Из семилетней войны
Шрифт:
— Брюль, — отозвался Август III, как будто выходя из задумчивости, — скажи ты мне, долго ли все это будет продолжаться?
— Ваше величество, — ответил министр, подумав, — точно определить срок этого кризиса невозможно. Мы переживаем теперь момент наступления переворота во всей Европе и возвращения Саксонии прежней силы, блеска и величия. В подобных случаях нельзя обойтись без жертв.
— Да, да, — подтвердил король, — это верно; но этот Фридрих, который себе так много позволяет…
— Причиной этому — отчаяние, —
— Да, ты отлично выразился, — сказал король; — ты замечал, как дикий кабан, когда его уже смертельно ранят, мечется и лязгает зубами, несмотря на то, что в его бок воткнут длинный нож; но это его не спасает.
— Так и Фридриха не спасет его дерзость. Королева постарается провозгласить его самозванцем, вся Германия пойдет против него, не говоря уже о Франции, России, Австрии, Швеции и о нас. Как же он сумеет защититься?
— Все это верно, Брюль, — сказал король, — но зачем же я должен сидеть в Пирне? Ведь ты видишь, как здесь гадко скучно. Я не привык к подобной трущобе.
— О, ваше величество, никто этого не чувствует так, как я! — воскликнул министр. — Я ваш верный слуга, который готов пролить до последней капли свою кровь, лишь бы оградить своего добрейшего короля от малейшей неприятности!.. Но что делать! Бывают такие случаи…
— Послушай, но ведь в том лесу, на другом берегу, есть дикие кабаны, честное слово есть!.. Что если б там поохотиться?
Брюль призадумался.
— Постараемся устроить охоту.
— Ну, а что из Дрездена?.. Были какие-нибудь известия? Привезли мне мои охотничьи принадлежности?..
Министр вздохнул и опустил голову.
— Ваше величество!.. Кажется, пруссаки заняли, временно, Дрезден.
При этих словах Август III выронил из рук трубку, которую паж сейчас же прибежал поднять, и крикнул:
— Как! Он осмелился…
— Да, и всему этому причиной — его отчаяние, ваше величество.
— Но я боюсь, чтоб он не конфисковал моих картин. В отчаянии, он и на это способен.
— Насчет картин я спокоен; но скверно то, что мы не успели вывезти архив, — прошептал Брюль.
Король махнул рукой.
Казалось, это его меньше беспокоило, чем картины.
— Большое счастье, — сказал король, — что я прихватил сюда Магдалину Корреджо. Ведь она здесь?
— Да, ваше величество, она отлично упакована. Гейнеке велел сделать для нее ящик.
Август сильно задумался и затем тихо прибавил:
— Фридрих ужасно не любит тебя; и если он уже вступил в Дрезден, то он сделает тебе больше вреда, чем мне. Бедный Брюль!
Министр вздохнул.
— Ваше величество, от моего дворца остались уже только одни развалины.
Король всплеснул руками.
— Варвар! — крикнул он. — Для него нет ничего святого! Он безбожник! О, какое счастие, что я взял с собою Магдалину Корреджио: теперь он не посмеет посягнуть на это величайшее из произведений искусства!
— Боша откупился, дав ему за нее 10.000 талеров.
— Ну, я тебе возвращу это, Брюль, — сказал король со вздохом, — я знаю, что ты пострадал за меня. Только бы мне удалось уничтожить его…
На глаза короля навернулись слезы; он медленно опустился в кресло, подперся рукой и с грустью сказал:
— Ты прав, после этого неудобно охотиться на кабанов, до тех пор, пока мы не избавимся от пруссаков.
Настала минута молчания.
— Так, пожалуй, в этой глупой Пирне мы будем всего лишены? — прибавил король.
— Ваше величество, — отозвался министр, — по моему мнению, здоровье и спокойствие вашего величества важнее всего. Страна оправится после несчастий, если только наш король будет здоров телом и душой. Вскоре в Варшаве сейм, и если б даже пруссаки не вступили в Саксонию, мы все-таки принуждены присутствовать на нем.
— Да, да, — подтвердил король, — мы там должны охотиться на медведей и на лосей.
— Да отчего бы нам сейчас же не отправиться туда?.. Кризис этот, — объяснял Брюль, — не может долго продолжаться и лично вашему величеству нет надобности здесь находиться. Мы могли бы отправиться в Варшаву и там выждать окончательной развязки.
— Каким образом? — спросил король. — И где же я теперь достану сто тридцать перекладных лошадей?
— Мне кажется, что король Фридрих оставит свободной дорогу для проезда через Врацлав. Он не осмелится задержать польского короля…
— Ты прав, — прервал его Август, — но, однако, гм. Если б австрийцы поспешили прийти к нам на помощь, то мы к ним присоединили бы наших 30.000 солдат и тогда скоро прижали бы этого шарлатана и сбросили бы в Эльбу, а на будущей неделе мы уже могли бы быть в Дрездене!.. Королева, верно, очень беспокоится… гм?..
Брюль только вздохнул, не зная, что ответить на такой вопрос. Рассказать же королю всю правду он не решался, приняв за правило раз навсегда утаивать от него если не все, то по крайней мере половину неприятностей, уменьшая этим и свою вину. Август III приказал подать себе трубку и, закурив ее, начал тяжело вздыхать.
В то же время послышались чьи-то громкие шаги. Брюль быстро побежал в переднюю, в которой оказался генерал Рутовский.
— Ради Бога, генерал, ничего не говорите королю! — упрашивал Брюль.
— Довольно! — глухим голосом возразил Рутовский. — Теперь не время…
Причем он слегка отстранил министра и быстро подошел к Августу III, который приветствовал его улыбкой. Вместе с почтением, которое Рутовский всегда оказывал королю, он обращался с ним довольно свободно.
— Ваше величество, — сказал он, — граф, верно, уже передал вам новости, полученные из Дрездена. Возмутительные вести! Ужасные! Пруссаки вступили в Дрезден, Фридрих взломал архив…