Из штрафников в разведку
Шрифт:
– А может, отпустим, а, товарищ лейтенант? Жалко ведь животную. Да даже если и найдут ее, то уж лошадь-то никак на нас не донесет! Не выйдут через нее на наш след фрицы – точно вам говорю!
– Ладно, черт с вами, – чуть заметно улыбнулся Прохоров и махнул рукой: – Валяй, отпускай!
…Через полчаса на поверхность темной торфяной воды с шумным бульканьем поднялся и лопнул последний воздушный пузырь – вместе с ним исчезла и всякая память о троих полицаях, нашедших свой последний приют в диком болоте. И была, была в этом какая-то необъяснимая высшая справедливость. После ухода достойного, хорошего человека и память о нем остается у людей добрая. Здесь же от мужиков, примеривших на себя форму предателей, карателей
Невесть откуда появившаяся сорока, деловито вертевшаяся на макушке худосочной березки с остатками пожухлой листвы, озабоченно склонила голову, с любопытством наблюдая за странными людьми, возившимися у воды. Повертелась и вдруг возмущенно затрясла длинным хвостом и застрекотала на весь лес, подавая сигнал тревоги.
– А ну, цыц, дура! – Прохоров вскинул голову, неодобрительно посмотрел на сороку и шутливо погрозил непоседливой птице кулаком. – Разоралась! Ты советская сорока или как? Вот и помалкивай, а то я тебе хвост выдерну и головенку сверну!
Сорока, видимо, обиделась, поскольку тут же выдала новую стрекочущую очередь, отдаленно напоминающую суховатый треск немецкого автомата, и улетела.
– Самая предательская птица в лесу, – со знанием дела заявил Дукин, провожая сороку насмешливым взглядом. – Как увидит человека, так сразу на весь лес растрезвонит. Лейтенант, это вы из-за нее свой автомат немецкий «сорокой» дразните? А что, и правда, похоже!
– Из-за нее, красавицы, из-за нее, – думая о своем, рассеянно ответил Прохоров, озабоченно посматривая на часы, и скомандовал: – Быстро возвращай Ганевича с Мироновым – пора двигать отсюда! И так сколько времени провозились… Всем привести себя в порядок – через пять минут выступаем!
…Ходьба и бег по пересеченной местности – занятие не для слабых. Обычный мирный грибник может, конечно, без особых усилий и мучений пройти за день и десяток, и другой километров, без спешки и нервотрепки собирая крепенькие боровички, подосиновики и прочие сыроежки. Да все это с перекурами, с отдыхом, вдыхая вольный лесной воздух, вкусно пахнущий осенней грибной свежестью.
Разведчикам, проникшим в тыл врага, некогда любоваться красотами природы – другие у них заботы. Не дать себя обнаружить, в кратчайшие сроки выполнить поставленное командованием задание и вернуться в часть – желательно всем и хорошо бы живыми и здоровыми. К сожалению, так бывает не всегда, и из разведвыхода часто возвращаются не все. Иногда не возвращается никто.
Миронов бежал в середине цепочки разведчиков, привычно уклоняясь от хлещущих по лицу веток, внимательно поглядывал под ноги, чтобы не споткнуться о камень или корни деревьев, и думал о войне. Прав лейтенант, тысячу раз прав, прикидывал Алексей, война – это просто черная, тяжелая и грязная работа. Да ты ведь и сам давно это понял – в первые же дни на передовой…
Лешка бежал, обливаясь горячим потом, а в голове вертелись обрывки воспоминаний, которые теперь виделись ему совсем в другом свете. Теперь он понимал, почему отец тогда, двадцать второго июня, в минуты, когда Молотов читал по радио обращение к советскому народу, в ответ на дурацкое Лешкино ликование измерил его неприязненным взглядом. Теперь Алексей понимал, почему в первые дни на передовой ему казалось немного странным и отчужденным выражение глаз тех, кто уже побывал в настоящем бою, кто видел реальную войну, а не ту, что изображают в кино или описывают в газетах. Просто в глазах фронтовиков было знание – они уже видели, знали и на своей шкуре испытали то, о чем обычному нормальному человеку и знать-то не следовало бы, о чем нельзя рассказывать, что невозможно объяснить человеку не воевавшему, поскольку есть на свете вещи, которые можно понять лишь тогда, когда ты сталкиваешься с ними непосредственно, вживую, когда пропускаешь
О том, куда они бегут и зачем Прохорову нужна встреча с человеком с железнодорожной станции, Миронов не думал – командованию виднее, а рядовому обо всех подробностях и знать не обязательно. Может быть, наш человек должен передать разведчикам важные сведения о передвижении немецких составов с войсками и техникой, может, еще что. Придет время – узнаем, прикидывал Алексей.
…Великий Суворов когда-то заявил, что каждый воин должен знать свой маневр. Во все времена рядовой солдат более или менее четко представлял свои действия в атаке, в обороне, при несении караульной службы и в прочих случаях – это и было для него «пониманием маневра». Более сложные схемы военных действий, передвижений войск и прочее всегда оставалось для солдата тайной, тщательно охраняемой штабными работниками, военной контрразведкой и всеми остальными, в эти тайны посвященными. Солдат знал свой маневр, капитан – свой, а генералы с большими звездами на погонах колдовали в штабах над картами, разрабатывая операции, в которых и рядовые, и капитаны обязаны были костьми лечь, но поставленную командованием задачу выполнить.
Боец, сидя на ящике рядышком с полевой кухней, увлеченно работает ложкой, наворачивая из котелка кашу и перебрасываясь шутками с поваром, а в это же самое время где-то в Москве Верховный Главнокомандующий неспешно набивает трубку табаком, прикуривает и, размеренно пыхая душистым дымком, медленно прохаживается по мягко освещенному кабинету, посматривая на разложенные на столе карты. На картах ветвятся пучки красных и синих стрел, темнеют ломаные линии фронтов, теснятся номера армий, корпусов и дивизий. Верховный задает начальнику Генштаба и генералам уточняющие вопросы, выясняет подробности и тонкости разработанной операции и, наконец, твердым росчерком «двойного» красно-синего карандаша пишет размашистое «Утверждаю. И. Сталин».
Красноармеец Петров доедает свою кашу и пока еще не знает, что завтра его роту бросят в бой и, возможно, для многих этот бой за городок, за речку или за безымянную высоту станет последним. Он не знает, да и знать не может, что в эту самую минуту где-то на немецкой стороне такой же простой солдат вермахта вставляет обойму в свой «Mauser-98k» или набивает патронами ленту для пулемета «MG-42». Как не знает Петров и того, что одна из пуль, вполне возможно, предназначена именно для него.
Солдат может знать свой маневр, но никто не может знать, что с ним случится на войне завтра…
Серое небо продолжало зябко хмуриться, и мелкий дождик то начинал свой сиротливый плач, то затихал не то в задумчивости, не то набираясь новых сил, когда под вечер разведчики добрались до затерявшейся среди унылых болот и лесов небольшой станции Лыково.
Услышав деловитое пересвистывание маневровых паровозов, Миронов вдруг почувствовал, как тоскливо и больно защемило где-то в груди, – разом вспомнились теперь такие далекие мирные будни, когда он совсем еще пацаненком бегал к папке на работу и с восторгом принюхивался к запахам горячего машинного масла, креозота и рассматривал огромные черные туши магистральных паровозов, вокруг которых вертелись ремонтники…
Группа расположилась в лесу на отдых, а Прохоров, прихватив с собой Ганевича, отправился к станции.
– Надо своими глазами на месте посмотреть, что там и как в этом Лыкове, – пояснил лейтенант и, строго посматривая на разведчиков, распорядился: – Можете пока подремать и перекусить. Курить с максимальной осторожностью, а то фрицы увидят над лесом облако дыма от вашей махорки, то-то обрадуются! Короче, сидеть тихо и ждать командира! Яровец, остаешься за старшего! И это… про боевое охранение не забывать! Все, мы пошли…