Из современной английской новеллы
Шрифт:
— Ты мне очень нравишься в этой кружевной штуке, — навязчиво зашептал Малькольм Райдер, как только Полли перестала танцевать с Филипом Мьюлели. Он торчал возле, выжидая этой минуты.
— Я сказала Филипу, что мне хочется выпить.
— Ну разумеется, тебе нужно выпить. Пойдем хватим вместе коньячку. — И, подхватив Полли под руку, он увлек ее в сторону от танцующих. — Коньяк у меня, в моей берлоге, — сказал он.
Она покачала головой, позволяя ему вести себя, поскольку ничего другого не оставалось. Силясь перекричать "Любой, кто имеет сердце" в исполнении Силлы Блэк, она пробовала объяснить Малькольму, что предпочла бы выпить бургундского, что ее просто мучит жажда, но он не слышал
— Чур не шалить! — многозначительно прокричал ей земельный агент, стоявший в одиночестве в холле, когда они проходили мимо. Эта шутка была в ходу на вечеринках в предместье, и никто не придавал ей значения.
— Приятного вечера! — сказал Малькольм, входя в комнату, которую он назвал своей берлогой, и затворяя за Полли дверь. В комнате горела только настольная лампа. В полумраке на кушетке, обтянутой искусственной кожей, целовалась какая-то пара. Услыхав шутливое приветствие хозяина, целующиеся отпрянули друг от друга, причем, как и следовало ожидать, обнаружилось, что это чей-то муж и чья-то жена.
— Валяйте дальше, ребята, — сказал Малькольм.
Он налил Полли коньяку, хотя она снова сказала, что предпочла бы выпить бургундского. Парочка, сидевшая на кушетке, поднялась и, хихикая, направилась к двери. Мужчина, уходя, обозвал Малькольма старым пройдохой.
— На, держи, — сказал Малькольм, протягивая бокал, и, к немалому отвращению Полли, прижал свой мясистый рот к ее губам и присосался к ним. Полли понимала, что, не будь в ее правой руке бокала, который до некоторой степени служил между ними преградой, их объятия стали бы еще интимнее. Теперь же они оба могли сделать вид, что ничего, собственно, не произошло, что эта маленькая вольность со стороны Малькольма лишь проявление дружбы, которая все эти годы связывала жен, а мужей, естественно, заставляла идти с ними в ногу. Как-то раз, в 65 году, они вчетвером поехали в Италию на Адриатику, и Малькольм тогда частенько говорил ей, что она чертовски лакомый кусочек, и срывал при этом поцелуй или шутливо прижимал ее к себе. Но почему-то сейчас — может быть, тогда губы у него не были такими слюнявыми? — это получилось как-то по-другому.
— Твое здоровье! — провозгласил Малькольм, улыбаясь ей из полумрака. На какую-то секунду у нее возникло неприятное предчувствие, что сейчас он запрет дверь. Что, черт побери, следует предпринять, если старинный приятель вздумает употребить вас на кушетке в своей "берлоге"?
С каждым шагом оранжевая дама все больше и больше оплеталась в танце вокруг Оливера Грэмсмита. Земельный агент танцевал с Джун Мьюлели, и оба притворялись, что не замечают знаков, которые делал им Филип, муж Джун, по-прежнему рвавшийся домой. Все супружеские пары — Томпсоны, Педлары, Стивенсоны, Сэттоны, Хирсманы и Фултоны — были разобщены. Тим Граффид все плотнее прилипал к Олив Грэмсмит; голова Сильвии Микок покоилась на плече некоего Систлуайна.
— Ты помнишь "Риц"? — спросила Сью Гэвина.
Он, конечно, помнил. Это было очень давно, за несколько лет до их поездки вчетвером на Адриатику, — они тогда только что поселились в Мейда-Вейл в одном подъезде, и никто из них еще не был женат. Они отправились в "Риц", потому что это было им не по карману. А предлогом послужил день рождения Полли.
— Двадцать пятое марта шестьдесят первого года, — сказал Гэвин. Он чувствовал твердые соски Сью: благодаря особому устройству бюстгальтера, они впивались в него, как два острия. А он здорово сдал с того мартовского дня, подумалось ему.
— Как мы веселились тогда! — Она улыбалась ему, чуть склонив темную изящную головку набок. — Ты все помнишь, Гэвин?
— Я помню все.
— Я хотела спеть эту песенку, но вы ополчились
— Ну, ведь это как-никак был ее день рождения.
— Понятно, мы не должны были его портить. — Она по-прежнему улыбалась ему, глаза ее лучились, слова слетали с губ, невесомые, как перышки. И все же в них прозвучал оттенок осуждения, словно теперь, четырнадцать лет спустя, она давала понять, что Полли была занудой, чего в то время никто из них ни одной секунды не считал. Ее руки плотнее обвили его талию. Теперь он не мог видеть ее лица, так как она опустила голову ему на грудь. Он видел только красную ленту в волосах и сами волосы. От них исходил приятный аромат. Твердое прикосновение ее сосков волновало его. Ему захотелось погладить ее волосы.
— Ты знаешь, Сью неравнодушна к старине Гэвину, — сказал Полли Малькольм.
Полли рассмеялась. Малькольм положил ей руку на бедро, и его пальцы легонько поглаживали зеленый вельвет ее юбки и ногу под вельветом. Попросить его убрать руку или сбросить ее самой — это значило бы принять ситуацию всерьез, что вполне отвечало настроению Малькольма, в то время как она намеренно держалась так, словно не придавала никакого значения происходящему. Голос Малькольма стал хриплым. Он выглядел много старше своих тридцати восьми лет; годы меньше щадили его, чем Гэвина.
— Пойдем к гостям, Малькольм. — Полли встала, как бы между прочим сбросив его руку со своего бедра.
— Давай выпьем еще.
Он работал теперь поверенным в фирме "Паркер, Хилл и Харпер". Собственно, он и раньше, когда они жили в Мейда-Вейл, тоже был поверенным. Тогда он все еще играл в регби за "Арлекинов". Полли с Гэвином и Сью частенько приходили поглядеть на него в матчах с лондонскими клубами: с "Росслин-Парк и Блэкхис", с "Ватерлоо", с "Лондон Уэлш", с "Лондон Айриш" и с другими. Малькольм был на голову выше остальных игроков и поражал изворотливостью, неожиданной в таком крупном мужчине: все, даже спортивные обозреватели газет, не уставали повторять, что он должен играть за сборную Англии.
Полли понимала, как это нелепо — сравнивать того, прежнего Малькольма, с этим толстомордым, слюнявым, порядком скучным Малькольмом, с которым небезопасно сидеть один на один на кушетке. Ясно, что это уже не тот Малькольм. Всему виной, вероятно, нудная лямка поверенного, которую он тянет у Паркера, Хилла и Харпера. Наверное, он прилагает немало усилий, чтобы не толстеть, и можно ли винить человека в том, что он лысеет. Трезвый и в небольшой компании Малькольм по-прежнему бывал вполне мил и забавен, с ним даже могло быть нескучно.
— Я всегда был неравнодушен к тебе, Полл, — сказал Малькольм. — Сама знаешь.
— Не болтай чепухи, Малькольм!
Она взяла у него из рук бокал с коньяком — на случай, если его снова начнет кренить в ее сторону. Он заговорил о сексе. Спросил, читала ли она, как несколько лет назад какие-то совершенно незнакомые друг с другом мужчина и женщина совершили половой акт в самолете на глазах у всех пассажиров. Потом рассказал ей историю про Мики Джэггера — о том, что случилось с ним в самолете, когда он совершал турне с Марианной Фейсфул. Сказал, что тряска в пригородных автобусах, с их специфической рессорной подвеской, действует на него точно таким же образом. Сильвия Микок — лесбиянка, сказал он. Олив Грэмсмит — извращенка, Филипа Мьюлели видели на Овечьем рынке — он околачивался там, глазея на шлюх. Я наставлял рога Сью, сказал Малькольм, но Сью знала об этом, а теперь они нашли совсем новый подход к таким вещам. Полли тоже знала уже о его изменах — Сью делилась с ней: какая-то женщина из фирмы "Паркер, Хилл и Харпер" хотела, чтобы Малькольм развелся с Сью; были у Малькольма и другие, менее серьезные связи.