Из тени в свет перелетая
Шрифт:
– Действительно, - подхватила Анна Елисеевна, - откуда ей, алкоголичке, такой грамотной быть!
– Я дальше спрашиваю: "Тогда почему ваша Донова написала мне изложение одними рифмами?" А она вся просияла, представляете? "Потому что, - говорит, - моя доченька будет поэтом, как я!" Тогда я не удержалась. "Какой вы поэт, - говорю, - вас в милицию каждую неделю забирают!" А она мне: "Милиция поэту - не помеха!", и я думала, она хоть уйдет после этого, а она сказала: "Я как-то смотрела тетради Лизы, вы пропускаете почти все ошибки, кроме самых простых - на жи-ши. Если об этом сказать,
– Ей никто не поверит, - успокаивала, как могла, учительница труда. Она всегда пьяная! С ней наш директор даже разговаривать не станет, он человек порядочный!
Лиза вошла в комнату к Инессе. На стенах висели афиши "Грозы" и "Закатов в дыму" с подписью Танечки Зотовой. У кровати стоял стол с печатной машинкой.
– Мне эту машинку актеры из реквизита отдали, - сказала Инесса.
– "У нас, - говорят, - нет спектаклей про писателей!" А бабушка Алиса как раз тогда мою "Эрику" из окна выкинула!
– Бабушка ругается, когда ты по ночам буквы шлепаешь!
– Не шлепаешь, а печатаешь, - поправила Инесса.
– Ты купила посудку?
– Магазин закрылся, - отмахнулась Лиза.
– А деньги где?
– Дружкам твоим отдала. Вите и Вове. Они же нам подавали, помнишь?
– Вот паразиты, - сказала Инесса.
– Ты только бабушке Алисе смотри не проговорись!
На столе Инессы под настольной лампой стояли две иконки. Одна - Николай Угодник на картоне, совсем недавно из типо
графии: еще пахла краской. А другая, совсем маленькая, в серебряном окладе, Богородица Всех Скорбей с кинжалами в ладонях.
– Почему у нее ножи?
– спросила Лиза.
– Это она все наши грехи принимает.
– Откуда ты знаешь?
– Эта иконка еще прабабушки твоей Зои. Она мне все детство про нее рассказывала. Она умерла в войну. В самом конце, в первых числах мая. Уже всем стало ясно, что наши победят. Она научила меня всему такому, женскому: шить, вышивать. Тогда бабка Алиса еще совсем молодая была, вечером, после работы, дома не сидела. А у нас один эвакуированный на баяне хорошо играл, он был без ноги, просто играл себе каждый вечер. Вот бабка Алиса наденет красное платье и кирзовые сапоги, совсем ей не по размеру, от одного раненого остались, тогда ведь туфель почти ни у кого не было, и бежит скорей с подругами танцевать. Мы с бабушкой Зоей оставались тогда вдвоем и молились, молились до слез, так сладко, так упоительно... Так хорошо было. А днем бабушка Зоя иконку и распятие прятала...
В комнату вошла Алиса с горчичником на шее, с полотенцем поверх горчичника.
– Распятие ты давно пропила, - сказала Алиса, усаживаясь на кровати.
– Грешна, - согласилась Инесса.
– А у бабушки опять давление, - увидела Лиза горчичник с полотенцем и красноватые глаза Алисы.
– Может, врача вызовем. Все вызывают, одни мы терпим!
– Дорогая моя!
– раздраженно начала Алиса.
– Зачем мне врач, когда я лечусь сама! Толку от твоих врачей никакого... А вы говорите, говорите, я люблю вспомнить старое!
– Отец Александр велел молиться, - продолжала Инесса.
– Утром, как встанешь, и вечером, перед сном. "Грех, - говорит, - не молиться!"
–
– спросила Лиза.
– Не знаю, Лиза. Я не молилась. Но ты делай, как Инесса учит, мне мать в войну то же самое говорила!
"Как же Тебе не больно?" - думала Лиза, разглядывая кинжалы на иконке. И так она молилась каждый день, утром и вечером, она решила, что старых молитв мало, и прочла еще одну, Иоанна Златоуста, числу часов дня и ночи.
– Я поняла, - сказала она Инессе наутро, - я так люблю Бога, что мне хочется плакать!
– Это от молитв, - ответила Инесса.
– Когда читаешь молитву, в нее все отчаяние души вмещается!
Прошло несколько лет. Лия Ивановна сидела в учительской в поношенном платье из панбархата с Анной Елисеевной, учительницей труда.
– Говорила я вам: Донова совсем от рук отобьется! Не у меня, так в старших классах! Я сама видела, как она ходит по улицам в кепке такой со значком, и Югов с ней! Меня увидела, прошла мимо, как ни в чем не бывало. Нахальная такая. Алкоголику у магазина прямо при мне сказала: "Дяденька, дайте сигареточку!" А Югов тут же подхватил: "Не сигареточку, так хотя бы бычок!"
– Представить страшно, - согласилась учительница труда.
– Когда я их класс выпускала, они у меня с Юговым уже тогда самые наглые были! А ведь к Доновой опять не придерешься, у нее стихи в газете напечатали, а у матери ее вообще целую поэму в "Сибирских огнях".
– Да, теперь придраться сложно, - согласилась Анна Елисеевна.
– Ну ничего, у меня сейчас новый класс, там один левша. Мне родители его сказали: "Вы, Лия Ивановна, его не переучивайте. Пусть пишет и рисует, как он привык!" Но я-то знаю, как надо. Уж я ему растолкую, что к чему!
На улице, у винного магазина, Лиза встретила слегка пьяную Танечку 3отову. Она стояла под козырьком, прячась от дождя, с актером Борей и осветителем Сережей. За несколько лет Танечка Зотова совсем не изменилась, только сморщилась слегка. Она стояла в приталенном пальто с цветными продольными полосами и размахивала сумочкой на цепочке. "Эти актрисы, сколько их ни знаю, всегда одеваться умели", - говорила Инесса про Танечку Зотову. Издалека она походила на небольшой полосатый матрац, перетянутый посередине. Актер Боря ростом был чуть выше Танечки, полноватый, лысоватый, пиво любил. Осветитель Сережа - высокий, скорее длинный, чем высокий, с прозрачным, остреньким личиком. Издалека его можно было принять за отца двоих детей, если бы не Борины залысины. Танечка Зотова с двумя хвостиками, перетянутая в поясе, в сапожках чуть выше щиколотки, и Боря - румяный, с тоненьким голосом - с другой стороны.
– Привет, Лиза!
– сказала Танечка, помахивая сумочкой.
– Становись к нам, под козырек, а то совсем вымокнешь!
– Какая ты стала!
– сказал Боря.
– Совсем выросла!
– Мы на рыбалку, - сказал Сережа.
– Витю из магазина ждем!
По Ельцовской под дождем шла Антонина Взвизжева. Она еще издалека увидела Лизу с актерами. Антонина постарела, согнулась почти вдвое, и рыжие ее тонкие волосы совсем поседели. Она закричала еще издалека, и поэтому Лиза даже не все услышала: