Из тьмы
Шрифт:
“Конечно, я”, - согласился таксист. Она была средних лет и коренастой, но не поэтому ему понадобилось время, чтобы узнать ее такой, какая она есть. Улыбнувшись его замешательству, она продолжила: “Вас какое-то время не было дома, не так ли, полковник?”
“Нет”, - оцепенело сказал Сабрино.
“В наши дни множество женщин делают всевозможные вещи”, - сказал ему водитель. “Осталось недостаточно здоровых мужчин - или мужчин-калек, если уж на то пошло, - чтобы делать их, и с ними нужно покончить. Запрыгивай, приятель. Я отвезу тебя туда, куда ты идешь. Не хочешь
Все еще удивленный, он подчинился. Когда он сел в пассажирский салон, она закрыла за ним дверь, затем вскарабкалась на свое сиденье. Кабина тронулась. Конечно же, она могла управлять лошадью.
Улицы были более грубыми, чем Сабрино помнил. Дело было не в старых рессорах такси, а в плохо заделанных ямах на проезжей части. Некоторые из них вообще не заделывались. От Джоунса у него клацнули зубы.
Все казалось еще более покрытым копотью, чем Сабрино помнил. Причину этого тоже было нетрудно найти. Повсюду были обугленные руины, иногда дом или магазин, иногда квартал, или два, или три. В воздухе воняло застоявшимся дымом. От одного дыхания Сабрино хотелось закашляться.
Там была ювелирная мастерская, где Сабрино чинил кольцо - добычу, которую он захватил в Ункерланте, - для своей любовницы. Нет, там был квартал, где раньше стоял магазин, но остались только обломки. Он надеялся, что Доссо выбрался. Он вел дела с ювелиром сразу после Шестилетней войны.
Большинство людей на улице были женщинами. Сабрино видел это на предыдущих листовках. Теперь это бросалось в глаза еще сильнее. Даже некоторые констебли были женщинами. Остальные были седобородыми, которые выглядели так, словно их вызвали из отставки. Большинство мужчин, не носивших форму, хромали или ходили на костылях, или у них был заколот рукав, или они носили повязку на одном глазу, или у них была какая-то другая очевидная причина не быть на передовой. Казалось, что все были одеты в мрачную одежду - некоторые темно-серого траурного цвета, другие оттенков синего или коричневого, которые трудно различить в печальном зимнем свете. Женские килты тоже стали длиннее. Сабрино тихо вздохнул.
Такси с грохотом остановилось. “Поехали, полковник”, - сказал водитель. Сабрино вышел. Водитель спустился, чтобы передать ему его сумку. Он дал ей на чай больше, чем дал бы, будь она мужчиной. Она сделала реверанс и снова поднялась наверх, чтобы пойти поискать следующего пассажира. Сабрино поднялся по дорожке и с помощью медного молотка постучал в свою собственную входную дверь.
Когда служанка открыла ее, она удивленно пискнула и присела в реверансе, более изысканном, чем тот, который он получил от извозчика. “Ваше превосходительство!” - воскликнула она. “Мы понятия не имели...”
“Я знаю, Кларинда”, - ответил Сабрино. “Не всегда легко отправлять сообщения с фронта. Но я здесь. Ункерлантцам еще не удалось превратить леди, мою жену, во вдову. Гисмонда дома?”
Кларинда кивнула. “Да, милорд граф. Никто не выходит так часто, как мы ... раньше. Позвольте мне сходить за ней”. Она поспешила прочь, крича: “Леди Гисмонда! Леди Гисмонда! Ваш муж дома!”
Это привлекло слуг со всего особняка, чтобы пожать Сабрино руку и обнять его. Он подумал, что в последний раз его так
“Пропустите меня”, - сказала Гисмонда, и повара и служанки расступились перед ней, как будто она была магом первого ранга, творящим мощное заклинание. Жена Сабрино по-деловому обняла его. Она была на несколько лет моложе его; когда они поженились, она была красавицей, и ее кости все еще были крепкими. Она бы возненавидела, если бы ее назвали красивой, но это слово ей подходило. Оглядев Сабрино с ног до головы, она кивнула в знак одобрения. “Ты выглядишь лучше, чем в прошлый раз, когда они позволили тебе вернуться домой”.
“Тогда я был ранен”, - указал он. “Ты очень хорошо выглядишь, моя дорогая - и ты не выглядишь так, как будто собралась идти на похороны”. Туника и килт Гисмонды были ярко-зеленого цвета, которые оттеняли ее глаза и каштановые волосы, которым в эти дни баночка с краской не помешала.
Ее губы скривились. “Меня не очень волнует то, что люди называют модой в наши дни, и поэтому я игнорирую это. Некоторые дураки действительно кудахчут, но единственное место, где меня интересуют куры, - это моя тарелка на ужин. Она повернулась к главному повару. “Кстати, о курочках, у нас есть хорошая, которую ты можешь приготовить сегодня на ужин графу?”
“Не курица, миледи, а жирный каплун”, - ответил он.
Гисмонда вопросительно посмотрела на Сабрино. Его желудок ответил на это громким урчанием. Словно отвечая словами, Гисмонда кивнула повару. Он ушел, чтобы приступить к работе. Гисмонда спросила Сабрино: “А чего бы ты хотел тем временем?”
Он ответил на это без колебаний: “Горячую ванну, бокал вина и какую-нибудь чистую одежду”.
“Я думаю, все это, вероятно, можно устроить”, - сказала Гисмонда. Судя по взгляду, который она бросила на слуг, они ответили бы ей, если бы это было не так.
Сабрино нежился в горячей ванне - бесценная роскошь в дебрях Ункерланта или Янины, - когда дверь ванной открылась. Это был не слуга; это была его жена, несущая поднос, на котором возвышались два кубка белого вина. Она дала одну Сабрино, другую положила на край ванны и снова вышла, вернувшись мгновение спустя с табуреткой, на которую взгромоздилась у ванны. Сабрино поднял свой кубок в приветствии. “За мою очаровательную леди”.
“Ты добрый”, - пробормотала Гисмонда, выпивая. Их брак, как и у большинства представителей их поколения и класса, был устроен. Они никогда не влюблялись, но достаточно хорошо любили друг друга. Гисмонда снова сделала глоток, затем задала резкий, быстрый вопрос: “Можем ли мы выиграть войну?”
“Нет”. Сабрино дал единственный ответ, который он мог видеть.
“Я так не думала”, - мрачно сказала его жена. “Это будет еще хуже, чем было после Шестилетней войны, не так ли?”
“Гораздо хуже”, - сказал ей Сабрино. Он поколебался, затем продолжил: “Если у тебя есть шанс попасть на восток, это может быть хорошей идеей”. Он не стал вдаваться в подробности. Он не хотел думать о том, что ункерлантцы зашли так далеко, но ничего не мог с собой поделать. Задумчивый кивок Гисмонды сказал ему, что она поняла, что он имел в виду.