Из тупика
Шрифт:
Наверх вы, товарищи, все по местам,
Последний парад наступает...
И Небольсин, едва не плача от небывалой любви к этим теням людей, что мечутся сейчас по берегу, выкрикивал вместе с ними, весь в восторге неподдельного патриотизма:
Врагу не сдается наш гордый "Варяг",
Пощады никто не желает...
Однако крепкий мороз уже душил поющих мурманчан, и Аркадий Константинович бегом помчался к бараку офицерской столовой. В метельных вихрях - тысяча за тысячей, безучастные ко всему на свете - тянулись серые колонны военнопленных:
– Аркадий Константиныч! Пятьсот начмурбазы на разгрузку просит. Я дал... А остальных - на подсыпку? Или как?
– Позвони в контору, - ответил Небольсин.
– Сообразим...
– И, оттирая замерзшие уши, нырнул в духоту столовой.
Первой ему встретилась пышнотелая матрона - Матильда Ивановна Брамсон. Громадное боа и страусовые перья на высокой шляпе как-то плохо гармонировали с фоном этого скудного барака. Брамсиха была в том почтенном возрасте, когда милые усики на верхней губе грозили вскоре обернуться существенным недостатком.
– Ах, мой милый Аркадий, - пропела женщина, томно улыбаясь молодому путейцу.
– А вас с утра уже ищет... знаете кто?
– Не догадываюсь.
– Каперанг Коротков.
– Спасибо, дорогая Тильда, - ответил Небольсин, поспешно увиливая от женщины (у него были причины, чтобы увиливать).
По столовой, тускло освещенной, важно выхаживал герр Шреттер ресторатор из Вены, бравший призы на конкурсах поваров Европы; он тоже из пленных, теперь на Мурмане варит гадкие каши и отвратительные щи; что взять с королевского повара?
– Вас спрашивал господин Коротков, - поклонился венец.
– Благодарю, герр Шреттер, я уже слышал...
За общим табльдотом наспех завтракали офицеры гарнизона, инженеры и моряки флотилии.. Кормились тут странно: мозговой горошек, пудинг с изюмом, сыр чедер, сельдерей, уилтширские беконы, новозеландские яйца, пересыпанные сухарями, - все было привозное. В сторонке от табльдота командиры миноносцев, мрачные и бородатые, с утра пораньше "качали хересами". Рядом с ними сидели два англичанина: мурманский консул Холл и офицер связи между союзниками лейтенант Уилки. На стуле мотался, как всегда во хмелю, начмурбазы кавторанг Чоколов.
– Аркашки!
– позвал Уилки.
– Иди к нам...
– Привет, бродяга.
– Небольсин дружески хлопнул Уилки по плечу; поклонился через стол консулу, кивок - остальным.
Чоколов наполнил ему стакан хересом.
– Качай, - сказал.
– А мы уже... как клопы. Накачались!
– Небольсин, - заметил консул Холл, - у меня вчера была перепалка с коллегами из французского консулата... из-за вас! Лятурнер недоволен, что вы отправили на Петроград наш груз аммиачных пикринов, но задержали стальные болванки от фирмы Крезо... Помните?
– Помню, сэр. Груз из Бордо, упаковка фирмы "Венеста"... Только Лятурнер напрасно на вас обижен: ваши пикрины тоже застряли в Кандалакше... на сортировочной!
На такую злодейскую комбинацию миноносники ответили
– Качай, Аркадий, - сказал по-приятельски.
– Спасибо, князь... Говорят, ты потопил субмарину?
– Нет, я не потопил. Она ушла под тень берега. Закамуфлирована, словно дикарь племени ням-ням перед свадьбой. Но зато посыльная "Купава" вчера неплохо отстрелялась от немца.
– Как?
– воскликнул Небольсин.
– Эта жалкая "Купава"? Но у немцев же артиллерия больше нашей... и намного!
Офицер связи Уилки поднял стакан.
– О, мужество русских!
– сказал он, обнимая пьяненького Чоколова. Иногда не хватает калибра, но зато в избытке мужества. Мне это, черт побери, всегда в русских нравилось.
Небольсин печально замолк. Уткнулись в тарелки и бравые миноносники. Это правда: мужества было - хоть отбавляй, но зато не было орудий. Их снимали с кораблей и ставили на берегу - жерлами в океан. А надо кораблю идти в море - пушки снова тащат с берега, опять крепят на палубах. И такая чехарда уже надоела, и было стыдно перед союзниками...
Чтобы как-то разрушить гнетущее молчание за столом, Небольсин сказал:
– "Варяг", гордость России, снова с нами, господа!
– Мученики, - вздохнул симпатичный лейтенант Юрасовский, который, кстати, и командовал эскадренным миноносцем под названием "Лейтенант Юрасовский".
– Почему мученики?
– А ты разве не знаешь?
– И кавторанг Чоколов объяснил: - Японцы переделали на "Варяге" все гальюны на свой лад. Ни тебе сесть, ни тебе встать. Говорят, ходят по двое, как близнецы. Один гадит, а другой его держит... Потом меняются ролями!
– Я знаю японцев, - добавил Уилки, показав ноготь.
– У них на кораблях вот такие громадные муравьи, удивительно кусачие. Это вас еще ждет на флотилии, если они не подохнут от холода!
Британский консул Холл заговорил, а Уилки быстро и смекалисто переводил непонятливому Чоколову.
– Плохие гальюны, - к лучшему, - утверждал консул авторитетно.
– Не знаю, как у вас, но на флоте его королевского величества гальюны - нечто вроде клуба для матросов. Меньше будет и у вас вредной политической агитации...
– Чепуха!
– возразил хамоватый князь Вяземский.
– У нас, консул, есть фитили на баках. Именно там, возле обрезов для курения, и возникают все заговоры бунтов. Даю руку на отсечение, что каждого матроса, выкурившего у обреза тысячу папирос, можно смело расстреливать: он уже революционер!
Холл не пожелал развивать эту тему далее.
– Небольсин, - строго посмотрел он на инженера, - можете вы не задерживать союзных грузов?
– Нет, я вынужден их задерживать, - ответил путеец.
– У меня железный график движения. Воинский график! Четыреста тысяч пудов грузов в одном направлении - вот суточный предел дороги... Я сделал, сэр, все, что мог, с вашими пикринами...