Из вечности в лето

Борис Кривошеев

Справа царственно восседала роскошная брюнетка средних лет с дрожащей полуулыбкой Джоконды. Темное платье, глубокое декольте, шаль, никаких признаков косметики и украшений. Дмитрия она словно не заметила.

Людвиг прошел на свободное место за столом и сел.

– Господа, – гулко произнес Свидетель с заметным тевтонским акцентом, – рад приветствовать вас за этим столом. Если кто-то имеет причины отказаться от сегодняшней игры, соответствующие выплаты составят триста шестьдесят пять тысяч и два. Есть желающие?

– Мистер

Людвиг? – вопросительно припал на стол седовласый, елейно улыбаясь белоснежными зубами.

– Благодарю, – отрицательно качнул головой Людвиг.

– Мадам? – метнулся в противоположную сторону седовласый.

Мадам хищно оскалилась:

– Тристан, прекратите извиваться!

– Что вы, мадам! Я исключительно в соответствии с правилами. Все готовы к игре, ваша светлость, – довольно констатировал Тристан, отвесив поклон в сторону Свидетеля. – Приступим-с?

– С готовностью, – кивнул Свидетель. – Итак, – он извлек из-под стола увесистую колоду и аккуратно, без лишних звуков, вскрыл упаковку. – Прошу, ваши фонды, господа.

Рядом с Игроками тут же объявились секунданты с кейсами: доктор Менгеле, могучий кавказец рядом с Тристаном и невысокий лысый человечек с нервным лицом возле Матильды.

Свидетель сделал едва заметный жест – и кейсы легли на стол.

– Можем начинать, – провозгласил Свидетель. – И пусть судьба будет справедлива к вам, господа, – Свидетель закрыл глаза и принялся раздавать карты.

Делал он это медленно и очень основательно: большим пальцем правой руки сдвигал карту от себя, подхватывал остальными, плавно опускал ее к самой поверхности стола, после чего виртуозно отправлял ее в сторону игрока, причем за все время ни одна карта не перевернулась. Наконец, Свидетель бросил последнюю карту – Людвигу, – положил несколько оставшихся на стол и тихо проронил:

– Козырь – кубки.

В тот же момент свет в помещении погас.

Дмитрий дернулся, но доктор жестко сжал ему руку чуть выше локтя:

– Спокойно.

Дмитрий зачем-то кивнул.

Раздалось мерное шуршание: игроки раскладывали в руках карты.

– Мадам! – голос Тристана. – Ваше слово.

– Я знаю, – отозвалась Матильда. – Допустим, guarde.

– Достойное начало, – комментирует Людвиг. – Однако, я позволю себе guarde sans.

Тристан неприятно смеется:

– Я пас, господа, мне нет смысла тягаться с такими серьезными заявлениями. Впрочем, позволю себе заметить, что это называется с «места в карьер».

– Не вам судить, – довольно злобно цедит сквозь зубы Матильда.

– Ход!

На столе затрепетали карты. Дмитрий растерянно замотал головой, пытаясь понять, что происходит.

– Тише ты там, – противно взвизгнул Тристан. – Людвиг, дорогой мой, что за отвратительная манера приводить новичков? Мы же с вами серьезные люди, а вы устраиваете балаган. Это архи некрасиво и невежливо! По меньшей мере, по отношению даме! Матильда, душа моя!

– Тристан,

как это мило: вы вступились за меня как настоящий рыцарь! – мягко проворковала Матильда. – Но прошу вас, закройте рот, из него пахнет.

– Дура! – мелко проблеял Тристан с наглым смешком. – Изо рта даже у ангелов пахнет, а они дерьмо, как раз, не жрут.

– Никогда бы не подумала.

– Ваш ход, – холодный голос Людвига.

– Я знаю! – шипение Матильды. – Кстати, Людвиг, это правда, что вы совсем не пьете молоко?

– Правда.

– А почему?

Секундная пауза: шуршат карты.

– Я не люблю, когда белое не имеет формы, – ответ Людвига. – Скажем, ваша грудь…

– Что?! – голос Матильды звенит, как лопнувшая тетива.

– Ваша грудь, – интонации Людвига не меняются, – напротив, являет пример, достойный моего интереса. Я подозреваю, что задающий профиль, по меньшей мере, дважды дифференцируем в любой точке и имеет не более пяти пунктов в представлении Безье.

– Четыре, – скромно роняет Матильда.

– Тем более. Кроме того, ваша мраморная кожа, мадам, дарит ощущение скрытых подтекстов, которых начисто лишен беспросветно однообразный и отвратительно однородный белый цвет молока.

– Вы умеете польстить женщине…

– Господа! – у Тристана почти истерика. – Мне ваши рассуждения категорически неприятны!

– Вполне объяснимо, – в словах Матильды ни капли снисхождения: – Сто лет воздержания…

Скрежет зубов.

– А если вот так, месье благородный сеньор?

Секундная пауза, потом спокойный голос Людвига:

– Меняю карту.

Воцаряется оглушительная тишина.

– Свет! – срывается на вопль Тристан.

Дмитрий на секунду зажмурился от хлынувшего сверху ослепительного света.

– Так всегда, – едва слышно выдохнул ему в ухо доктор.

Мизансцена осталась почти без изменения, только Свидетель переместился несколько вглубь комнаты.

Взлохмаченный и бледный Тристан, припав грудью на стол, пожирал глазами Людвига и нервно подергивал скулами. В уголках губ у него пенилось.

– Ага! – кровожадно проскрипел он. – Попался-таки кобель на мякине!

Свидетель встал, подошел к столу и бросил взгляд на две лежащие в центре карты.

– Четыре против восемнадцати, – констатировал он. – Принимается. Ваше предложение?

Доктор тенью переместился к столу, приоткрыл кейс, осторожно извлек цилиндрический футляр и положил его поверх карт. Тристан шумно сглотнул.

– Мааальчик! – не отрывая взгляда от футляра, кастрировано воззвал он.

Над столом возник долговязый лысый юноша с прыщавым лицом и редкой порослью на подбородке.

– Что там? – с замиранием спросил Тристан.

Долговязый склонился над футляром и прислушался, поводя ушами с весьма приличной амплитудой. Минуту спустя он выпрямился и, отрицательно покачав головой, неприятно осклабился.