Из виденного и пережитого
Шрифт:
— Сын мой милый, не надо малодушничать, предайся терпению, вспомни Христа. Он не проклинал мир, который Его распял, а молился за него. Наши проклятья людей есть признак нашей беспомощности и крайней ограниченности нашей силы по отношению друг к другу. Христос бы мог одною своею мыслью уничтожить не только своих врагов, но и весь мир превратить в совершенное небытие и что же? Он молится за своих врагов и не противляется злом злу. Вот в чем заключается непобедимая сила!
— Да, я сознаю это, но у меня душа-то очень измята, вся изуродована, хотя я и сознаю свою вину перед Христом.
— Потом, мой друг, ведь вы страдаете не за политические
— Неужели я косвенно страдаю за Христа?
— Да, мой друг, страдаете за Него. Арестант опустил голову вниз и мне было радостно, как слеза за слезой скатывались с его очей и падали вниз.
— Мне что-то становится легко и светло на душе, неужели вправду я страдаю за религию?
— Да, мой друг, ты страдаешь за нее. Через дней пять после нашего разговора арестант сам встретил меня и показал мне свое письмо, адресованное тому самому протоиерею — своему врагу и верному стражу государственных интересов. Письмо было очень по содержанию нравственное. В нем арестант убедительнейшим образом благодарит отца протоиерея за его любовь к арестанту. Я прочел это письмо, оно поразительно было сильно. Арестант вручил мне его, чтобы я отослал по назначению. Ровно через неделю арестант этот пожелал исповедаться и причаститься Святых Тайн. Мне после этого было очень радостно на душе, когда я увидел, как лицо этого арестанта со дня на день становится светлее и светлее. Ни одной беседы, ни одной проповеди он уже не мог пропустить. Каждый праздник он находился в церкви.
Кроме сего, он стал упражняться кроме церковной, частной своей молитвой. Помню, что Великим постом он три раза причащался. Стал очень говорить. Я ему купил русское Евангелие, он почему-то читал больше всего прощальную речь Христа.
Многие арестанты почувствовали к нему какое-то особое уважение. Как-то он обратился ко мне и спросил меня, как я понимаю Л.Н. Толстого. Я ответил ему: если бы мир так понимал Святое Евангелие, то он наполовину бы был христианином. Арестант улыбнулся, и ничего мне на это не возражая, поклонился мне и пошел обедать. Этот тип почему-то глубоко врезался в мою память. Я его почитал и любил, как своего родного брата.
Это был магометанин. Не было случая, чтобы он когда-либо оставлял духовно-нравственные беседы и церковную службу. В церкви он начинал молиться по-своему, потом постепенно переходил и на наш христианский обычай молиться. Молился он всегда искренне и горячо. Один раз он пожелал видеть меня чтобы по душе, как он говорил, побеседовать со мной. Его звали Али. Али начал со мной говорить о том, как ему нравилось, когда я в беседе с арестантами говорил о том, что, кроме нашего земного мизерного мирка, существует еще бесчисленное множество миров с их солнцами, которые имеют бесконечное множество оттенков разных цветов.
— Если бы было возможно, — говорил я им, — снарядить такую экспедицию, которая с одной планеты на другую переносилась бы с быстротой светового луча, (а световой луч в секунду проходит 280 тысяч верст) и если бы эта экспедиция странствовала по этим мирам сто миллионов лет, то она топталась бы только на одном месте, потому что перед нею раскрывались бы еще и еще непочатые части вселенной! И все эти миры, если бы были населены подобно нам разумными существами, то они, жители бесконечных миров, не
Али заинтересовали мои слова, и как-то он спрашивает:
— Если христианство есть такая великая вера во Христа, что она самая святая и совершеннейшая во всей вселенной, то разве, когда мы умрем, так будем верить по-христианскому? А где же будет тогда наш пророк Магомет?
— Добрый Али, и Магомет ваш получит там по своим делам, я, дорогой мой, не думаю, чтобы он Богом был окончательно отвергнут. Бог, как истинный Отец людей и Творец вселенной, всех любит, милует и о всех промышляет, заботится, рождает, кормит, выращивает и по делам всем все воздает.
— Батюшка, наш мулла говорит, что только одни магометане спасутся и после смерти к Богу пойдут, а другие, как христиане, евреи, китайцы, пойдут шайтану.
— Милый Али, ты — женатый?
— Да, женатый. У меня три жены есть.
— Скажи мне, Али, если у тебя от всех трех жен были бы дети и из них два, три были бы слепы, как ты думаешь, всех бы ты считал их своими детьми или нет?
— Конечно, все мои дети, и я, как отец, любил бы всех, а слепых еще более.
— Так, Али. И Бог всех нас, без исключения народностей и вероисповедания, любит такою бесконечною любовью, что наша самая сильнейшая любовь, сравнительно с любовью Божиею, то же, что осколок льда с солнцем!
Али при этих словах молитвенно поднял свои руки и, приложив их к голове, медленно произнес:
— Аллах! Это так учит христианство?
— Да, — ответил я ему.
— Подождите, подождите, батюшка, я еще хочу вас спросить. Почему же вы, христиане, не лучше нас живете? Мы водку не пьем, а вы почти все, и бабы ваши окончательно спились. Мы более вас справедливы, верны, а вы почти все сделались жестокие, неверные, лживые и обманщики. Наши бабы так скверно не живут, как ваши. Ваши все, особенно городские, имеют мужей, а ходят по другим и грешат бессовестно. Наши муллы не пьянствуют, не ругаются матерью, а ваши попы, — вы, батюшка, извините меня, — как свиньи напиваются. Почему же вы так живете? Почему вы не живете по своей христианской вере? Мне было сказать ему нечего.
— Знаешь, Али, у всякого есть своя воля и свобода и поэтому каждый живет так, как ему хочется.
— Нет, батюшка, так могут жить только одни звери, животные и птицы. Для человека прежде всего должен быть Бог. Я думаю, — продолжал магометанин, — у Бога больше воли и свободы, чем у человека, а Он не грешит, знает, что Он Бог. Так и христианин не должен грешить, зная что он христианин. Ты мне, батюшка, достань ваше Евангелие на татарском или турецком языке, такое Евангелие есть?
— Есть, — ответил я.
Простившись с магометанином, я поехал в город, заехал в библейское общество, купил ему на татарском языке Евангелие и через ученика миссионерской школы отправил ему в тот же самый день.
Приезжаю опять в тюрьму, устраиваю с арестантами беседы. Смотрю, моего Али нет. Через дня два после этого служу литургию, смотрю, Али моего и тут нет. Я задумался о нем, но не решился даже спрашивать надзирателя. На следующей неделе я опять приехал в тюрьму и с собою привез отца Ивана, священника из бурят. Смотрю по сторонам храма и также не нахожу этого Али. Уже через месяц Али приходит ко мне в церковь, молится по-магометански. По окончании литургии магометанин подошел ко мне и спросил меня: