Из записок районного опера
Шрифт:
У меня — куча преимуществ.
Он — один, а нас, неугомонно-пытливых оперов — много.
Мы бодры и неутомимы, и после службы нас ждёт дома жена и сытый ужин… Он же — измотан непрерывными допросами, после которых — дожидается его вонючая камера, жрать же все трое суток ему и вовсе не дадут (в обезьяннике» кормить — не обязаны!)
Он полностью зависит от меня, на какое-то время в каких-то границах я получаю полную власть над ним, и могу сделать ему ой как многое, в то время, как он мне — ничего…
И, наконец, он сражается исключительно за свои шкурные интересы, — за то, чтобы иметь возможность и дальше пить водку, трахать баб, грабить прохожих… А я — отстаиваю общественное благо и справедливость. Общество не хочет видеть Гирю ненаказанным,
Попутно, уточню, мои коллеги носятся по району, пытаясь таки сыскать и свидетелей, и покупателей р ы ж ь я, и описанный пострадавшей ножик с возможными на нём отпечатками пальцев… Одного этого ножа хватило б, чтобы навесить на ранее судимого Гирю срок за ношение холодного оружия, даже если от самого разбоя он и сумеет отвертеться. Но — ничего. Ни-че-го!..
И вот сидит бандит на табуретке передо мною.
Тикают часики на стенке, отсчитывая минуту за минуту отпущенные законом 72 часа, Я дергаю одну за другой все ведущие к Гире ниточки, отслеживая его реакцию, игру его лицевых мускулов и особенности жестикуляции, пропускаю через своё сознание каждое произнесённое им слово, каждую его угаданную мною мысль, каждый взгляд, каждый вздох, каждый чих…
Его задача — устоять, удержаться на железобетонном: «Ничего не знаю, ничего не делал, ничего не докажете!» Моя — вывести его из равновесия, побудить действовать, попытаться как-то сманеврировать и уточнить свою позицию, — при этом рано или поздно он обязательно ошибётся, и тогда он мой!.. Но — не раньше…
…Я должен посадить его… Я обязательно должен это сделать!.. Чувствуется в нём некая звериная сила и бесстрашие загнанного жизнью в угол волка… Он по-настоящему опасен, и из поединка со мною, удайся ему его выиграть, выйдет ещё более опасным и уверенным в своей неуязвимости…
Как опытный боец, начинаю с морального прессинга.
«Козёл, быдло, бляха траншейная, пидор, гондон, курва!.. Ты что сделал?!. На кого руку поднял — на девчонку, почти ребёнка!. Весь райотдел возмущён!.. Придурок, неужто ты надеялся уйти от кары?!. Да мы тебя всем угрозыском квасить будем!.. Кровью захаркаешь, падаль, мухомор гнилушный, манда беззубая!.. Кранты тебе, амбец полный!.. Ты понял, сучяра?!.»
И так — часа два, пока голос не охрипнет. С обязательными пощёчинами, оплеухами, легкими и не очень лёгкими затрещинами, — так слова звучат убедительней!..
Но на мои оскорбления он не реагирует, от моей пытливости лишь морщится, на вопросы отвечает монотонно одно и то же: «»Не знаю… Не делал… Не докажете!..»
Чего он ждёт — моей вспыльчивости и сделанных под горячую руку глупостей?.. Не дождётся, нервы у меня крепкие. Шесть с половиной лет супружеской жизни — это ж даже не вуз, а аспирантура!..
Только что я вроде бы кипятился — и уж абсолютно спокоен, улыбчив, угощаю Гирю «Примой» из специально лежащей у меня в сейфе для этих целей пачки… Мне такое курить — западло, а ему — сойдёт.
Разговор теперь идёт совсем другой: «А ты ничё держишься, брателла… Крепок на излом, я таких — уважаю… И вообще — пацан нормальный… Но всё равно хана тебе, понял?.. «Червонец» автоматом схлопочешь…У девахи, которую ты грабанул, отчим — завотделом в райисполкоме, — власть!.. Так что дано указание навесить на тебя «делюгу» лет на десять, никак не меньше, и раньше срока — не выйдешь, отсидишь полностью, за этим специально проследят… На волю выйдешь — уж под сороковник… Седой, больной, никому не нужный… М-да!.. Конечно, есть шанс как-то договориться… Ты меня понимаешь?:.. Я лично против тебя ничего не имею, в чём-то мы даже похожи… Просто твоё хобби — грабить, а моя профессия — ловить грабителей… Слушай, а ведь сумей мы сейчас добазариться — и «разбой» я, так и быть, переквалифицирую на «грабёж»… Выкинем из дела про ножик твой… Ты меня понимаешь?.. Девку я уговорю изменить первоначальные показания, и от её дядьки — исполкомовца как-нибудь отбрешусь… И тогда вместо «червонца» светит тебе жалкий «пятёрочник», это — точняк!..
Не сочувствует моим усилиям в его же пользу Гиря, не собирается подпустить к себе ближе расстояния пистолетного выстрела подобранного мною для него защитника… Понимает: с т а к и м адвокатом чтоб «навечно» не сесть — надо уж совсем исхитриться… Да и не нужен ему вовсе защитник на занимаем им неприступном рубеже: «Не знаю… не участвовал… не докажете!»
И вновь из добренького делаюсь я сердитым, — без счета навешиваю оплеухи, надсадно капаю на психику… Кстати припомнив, что не была Смитлицкая разнообразно оттрахана Гирей во все выемки и впадины, — наседаю любопытствующе: «Слушай, а ты не импотент?!. Может, у тебя нынче только на 9-летних пацанок и встаёт?.. Га-га-га!.. А как же Верку, любовницу свою, удовлетворяешь — языком, что ли?.. Фу, она же грязнуля, тебе не противно?.. Надо шепнуть пацанам в твою камеру, какой ты лизун, га-га-га!.. «
И так далее, в том же духе, с теми же интонациями и отработанным многими тренировками утробным ржанием ему в лицо… По идее должен возмутиться Гиря, наорать на меня, ещё лучше — разок двинуть в морду, слегка порвать мне одежду… Больше — не успеет. Набегут толпой из соседней комнаты мои товарищи — опера, навешают ему по первое число, тотчас оформим «нападение на сотрудника милиции при исполнении», — тогда и разбой доказывать не надо. Как ранее судимый — схлопочет несколько лет за одни только причинённые офицеру милиции «телесные повреждения средней тяжести»… Но — не возмущается, гнида, не орёт, не рвёт мой потрёпанный в боях с преступностью пиджачишко, бубнит как заведённый: «Ничего не знаю… ни в чём не участвовал… ничего не докажете!..»
Единственно — пару волчьих взглядов в мою сторону позволил себе, мол: «Я понимаю — работа собачья… Но почему же ты так стараешься?!.»
На этой стадии нашего общения начал я задумываться над вопросом: а не подвергнуть ли гражданина Петренко жестоким пыткам?..
Многие подивятся: «Он ещё думает!.. Там за одно только подозрение душу из допрашиваемого вышибает, а тут — сам Бог велел!..» Но не всё так просто…
Сломи я Гирю истязаниями — этого будет мало. Признания надо тотчас подкрепить вещдоками, скажем — тем же ножом, изъятым у Гири и опознанным Смитлицкой, и найденным в том самом месте, которое Гиря нам подскажет…
Видеозаписью следственного эксперимента, где Гиря перед видеокамерой в красочных деталях покажет, как Смитлицкая шла, как он на неё накинулся, в какой позе держал её под ножом, что она ему говорила, что он ей говорил, в какую сторону побежал потом…
У кого ныне награбленное р ы ж ь ё — тоже желательно выяснить, но это почти наверняка не удастся, — «сбыл неизвестному», и всё…Но если найдём — отлично, приобщим к делу в качестве вещдока, вместе с показаниями кого-либо из ближайшего гириного окружения (той же Колумбины, например), — «такого-то числа он принёс домой такие-то золотые украшения, показал мне, а потом отнёс на продажу…» Ну и совсем замечательно, если Гиря, увидев, что терять ему больше нечего, «расколется» ещё на несколько грабежей и разбоев. Обставим и эти его признания вещдоками — тогда уж точно амбец ему! Никакой адвокат тогда не докажет, что Гиря — честнейший малый, вынужденный оклеветать себя под нажимом ментовских истязателей… Не светит ему тогда ни черта, разве что заявит защита, что клиент их — несчастный клептоман, взявшийся за ножик под влиянием тяжкого и трудноизлечимого заболевания, и потому не наказывать его надо, а лечить, желательно — за границей, в приличной швейцарской клинике… Но способный документально доказать подобное адвокат — стоит слишком дорого. Дешевому уличному гопнику такой защитник — не по карману, так что сидеть ему — не насидеться…