Из жизни полковника Дубровина
Шрифт:
Он даже сумел выбросить в приветствии руку.
Сопровождающий офицер презрительно отвернулся.
У Рамфоринха этот жест вызвал усмешку.
В это время автоматчики выхватили из колонны еще одного человека. Пожилого, в командирской фуражке, с воспаленными глазами, с обожженной кожей на лице.
Ему можно было дать лет сорок. Очевидно, старый командир, судя по его осанке. Петлицы сорваны, но командирская фуражка и китель уцелели, стало быть, не скрывает своего звания. Под нацеленными в спину автоматами
Из колонны вытолкнули еще одного пленного в штатском. Он молод, ему от силы двадцать пять лет. Остановился рядом с командиром. И еще двое, молоденький веснушчатый паренек в солдатской гимнастерке.
Рамфоринх смотрел на проходящих и указывал, кого ему вызвать.
Пленных отвели в сторонку, под тень придорожной ивы, но и не так-то близко к лесу. Между лесом и машиной барона встали бронемашина и бронетранспортер с автоматчиками.
Шофер вынес из машины портплед. Барон приказал угостить пленных пивом и положил перед ними несколько пачек немецких сигарет.
Первые слова, обращенные к пленным, содержали заверение, что он человек не военный, но ему интересно "побеседовать" с пленными, взятыми в бою немецкой армией, что его нисколько не интересуют военные тайны, что он ни в чем не будет побуждать нарушить военную присягу.
– Меня не интересуют даже их имена!
– сказал мне барон.
– Мне надо, чтобы они обрисовали свое общественное положение в России...
– Я не собираюсь утаивать ни своего имени, ни своего общественного положения!
– тут же ответил командир и назвался батальонным комиссаром Рожковым Иваном Дмитриевичем.
Чсрнявенький юноша поспешил выкрикнуть:
– Я все открою! Я давно жду допроса!
– Кто вы, откуда?
– спросил я у него.
– Дайте мне автомат! Буду бить коммунистов! Я ненавижу! Хотите вот этих пленных - из пулемета, из пулемета!
Барон и без перевода уловил смысл его слов. Он оживился. Автоматчик, обеспокоенный страстностью чернявенького, отжал его в сторонку и приставил к спине автомат.
– Он хочет воевать за Гитлера?
– спросил барон.
– Он просит оружие...
– пояснил я барону.
– Клянется, что ненавидит коммунистов.
Последовал спокойный вопрос:
– За что он ненавидит коммунистов?
Не в характере Рамфоринха было доверять эмоциям.
– Вы должны объяснить, почему вы такой молодой и вдруг ненавидите коммунистов...
– И Советскую власть!
– отрубил чернявенький.
– Коммунисты разорили отца, отняли все, а потом убили...
– Что же у вас отняли?
– Не у меня! У отца! У отца был дворец, они отобрали дворец! Он был самым богатым человеком на юге, а умер нищим!
Я перевел. Барон разочарованно покачал головой.
–
Барон сделал знак рукой, автоматчик оттеснил чернявенького в колонну.
– Ваша очередь!
– обратился я к Рожкову.
Он на шаг выступил вперед.
– Я коммунист и не боюсь этого сказать вашему господину. Меня ждет расстрел, и я скажу правду.
Я остановил Рожкова жестом руки и перевел его слова барону.
– Он чувствует себя смертником!
– заметил барон.
– Это может повлиять на высказывания. Объявите ему, что я распоряжусь. Его не расстреляют.
– Кто он, этот господин в штатском?
– спросил Рожков.
– Он коммунист?
– переспросил барон.
– Ответьте ему, кто я такой.
Я назвал концерн Рамфоринха.
У Рожкова оживились глаза, он с большим, чем ранее, вниманием посмотрел на Рамфоринха.
– Говорить на немецком языке я не решаюсь!
– сказал он, обращаясь ко мне.
– Получится диалект, непонятный для окружающих... Но я понял все, что передал мне ваш господин... Передайте, я не принимаю от него дара. Жизнь в плену мне не нужна...
– А если мы освободим его из плена? Что он будет делать на земле, занятой нашими войсками?
– спросил барон.
– Я перейду линию фронта и вернусь в строй!
– ответил Рожков.
Я тут же задал вопрос:
– Почему же вы попали в плен?
– Мы два дня удерживали немецкие танки. Заняли круговую оборону. У меня оставался в пистолете последний патрон. Я предпочел его истратить на немецкого офицера.
Барон поинтересовался, какие у других командиров Красной Армии настроения.
– Такие же...
– ответил Рожков.
– Чем глубже немецкие войска проникнут на русскую землю, тем страшнее будет отступление... Тысячи километров покроются немецкими трупами...
Барон после перевода тут же ответил:
– Я уверен, что коммунизм рухнет после новых наших успехов, мы не воюем с народом, мы объявили войну коммунистам!
Рожков пожал плечами.
– Я не знаю ни одной советской семьи, которая не имела бы в родстве коммунистов... Народ и коммунисты неразделимы, а потому и ничего не рухнет...
– Прекрасный агитатор! А?
– воскликнул барон.
– Я сдержу свое слово! Не из соображении альтруизма!
Я ХОЧУ, чтобы он понял - мы настолько сильны, что я могу позволить себе роскошь отпустить его на все четыре стороны...
Барон обратился к офицеру с просьбой отпустить комиссара из плена. Пожалуй, впервые за долгие годы я почувствовал радость.
– Поблагодарите своего господина!
– сказал мне Рожков.
– Быть может, я и доберусь до своих...
Он сдержанно поклонился, офицер сделал знак ему рукой, чтобы он уходил.