Из жизни полковника Дубровина
Шрифт:
Рожков медленно, чуть сгорбившись, не в силах, быть может, подавить в себе опасения выстрела в спину, пошел к лесу.
– Побежит или не побежит?
– спросил, ни к кому не обращаясь, офицер, но барон больше не проявил интереса к Рожкову. Он поманил к себе пальцем веснушчатого солдатика.
– А вы юноша? Кто вы?
– Я из Засечья...
– Сибирь?
– Нет! Есть такая деревня за Рязанью...
– Почему сдался в плен?
– Я не сдавался! Я залег в окоп и дождался, когда ко мне подполз танк... Рванул гранату у него под брюхом...
– Это может быть правдой?
– спросил барон у офицера.
Офицер с готовностью ответил, что такие случаи известны в штабе группы армий.
Остался молодой человек в штатском.
– Кто вы?
– спросил я его.
– Я секретарь райкома комсомола...
– ответил он.
– Нас было шестеро... Мы подбили два танка, расстреляли машину с автоматчиками. Когда отходили в лес, натолкнулись на засаду, пробивались в рукопашную, вот я и попался. Зубами будем грызть немцев - так и передайте!
Рамфоринх что-то шепнул офицеру и в раздумье подошел к машине.
Шорох шагов в пыли. Мерный гул движения массы.
Пропыленные лица, бурые бинты...
Он постоял, глядя на колонну, и сел в машину.
Свернули на большак. Барон молчал. Я раздумывал, как выговорить возможность выехать с ним в Берлин.
Что-то неуловимо изменилось в Рамфоринхе. Его парадоксы, его откровения и тогда не были бравадой, когда он приоткрывал мне скрытую расстановку фигур на европейской арене. Была в его словах и действиях несокрушимая уверенность в незыблемости его силы. Показывая мне, своему противнику, свою силу, свои ходы в игре, он даже наслаждался. Но что-то в нем изменилось.
И этот опрос пленных. Могли они ему в действительности что-то подсказать? С какой жадностью он торопится заглянуть вперед. Молчание не может быть бесконечным.
Я терпеливо ждал и дождался. Уже совсем другим тоном он вдруг произнес:
– Мы с вами сегодня заключили выгодную сделку.
– Мы с вами?
– переспросил я с подчеркнутым недоумением, на всякий случай отстраняясь от того, что он попытается мне навязать.
– Да, да... Я понимаю... Вы не догадались. Но вы референт моего концерна. А я закупил для своих заводов вот эту партию военнопленных...
Чтобы поддержать его разговорчивость, я похвалил его за деловитость.
– Утром я совершил сделку с командованием...
– Вы утверждали раньше, что русские не могут быть квалифицированными рабочими в химической промышленности...
– Мы расширяем наше дело. Начинаем строить новые заводы. На стройке нужны землекопы, каменотесы и каменщики...
– И велика ли партия?..
Серые глазки Рамфоринха скользнули по моему лицу.
– Пока невелика... Для пробы... А зачем вам это знать? Это входит в круг ваших интересов?
– Вперед не угадаешь, что может оказаться в круге моих интересов... Мне сейчас очень хочется посмотреть на Берлин...
– Что же вас может интересовать в Берлине? Связь?
– Действительно, что может интересовать
Все, что я вижу здесь, мгновенно меняется, и я никогда не успею за событиями. Мне хочется посмотреть, как берлинцы восприняли войну, послушать, что они думают о войне...
– Понимаю! Вас интересует, не встанет ли на защиту страны социализма рабочий класс Германии? Не встанет! Те, кто мог встать, в тюрьмах и концлагерях.
– Однако мне очень хочется побывать в Берлине...
Хотя бы один-два дня погулять по городу...
Рамфоринх не спешил отозваться.
Опять долгое молчание.
– Хорошо!
– отрезал он.
– Вы поедете со мной в Берлин... Я хотел ы, чтобы в очень узком кругу моих коллег вы рассказали бы все, что видели здесь, в России...
– Я! С каких же позиций?
– С позиций стороннего наблюдателя. С ваших позиций! Как видели начало войны. Мои коллеги не замешаны в массовом сумасшествии...
Гости Рамфоринха собрались в горной резиденции.
В кабинете с гобеленом, на котором парил доисторический ящер.
Когда я вошел, они сидели живописной группой возле письменного стола. Каждый, я это предугадывал, был личностью в своей империи. Рамфоринх мне их не представил поименно. Некоторых я узнал, их лица иногда мелькали на фотографиях в газетах в разделах светской хроники. Иные и на эту известность не претендовали, предпочитая оставаться в тени, довольствуясь необъятной властью, сосредоточенной в их руках.
Один был в форме СС, с высокими знаками различия.
Он представлял здесь один из стальных концернов. Люди пожилые. Самому младшему - за пятьдесят с лишком. Они сдержанно потягивали коньяк, курили сигары.
Рамфоринх объявил, что я готов любезно поделиться с ними впечатлениями о первых боях в России.
Я рассказал им, с каким восторгом солдаты переступили через советскую границу, однако не умолчал о сомнениях генерала относительно внезапности нападения.
Не упустил я случая нарисовать им картину боя на лесной поляне, где пограничник отдал свою жизнь за несколько десятков немецких автоматчиков, вспомнил о танковом ударе под Пружанами и о том, как генерал дважды ввязывался в мелкие стычки в тылу немецких войск.
Слушали меня молча и довольно бесстрастно, ничем не выражая своего впечатления.
– Потери, потери, потери...
– так я выразил свою мысль хозяевам рурской промышленности.
Один из них задал вопрос:
– Не замечается ли разочарование у солдат?
Я должен был ответить правду.
– Нет! Солдаты все еще надеются, что вот-вот начнется развал русского фронта, как и во Франции...
– А он начнется?
– бросил бригаденфюрер СС.
Рамфоринх опередил меня.
– Я попробую сам ответить на этот вопрос.
– Он нажал кнопку на столе, и в кабинет ввели красноармейца из рязанского села Засечье, веснушчатого паренька лет девятнадцати. На нем была все та же пропыленная, выгоревшая и прогорклая от пота и солнца гимнастерка.