Из жизни полковника Дубровина
Шрифт:
В кабинете с гобеленом, на котором парил доисторический ящер.
Когда я вошел, они сидели живописной группой возле письменного стола. Каждый, я это предугадывал, был личностью в своей империи. Рамфоринх мне их не представил поименно. Некоторых я узнал, их лица иногда мелькали на фотографиях в газетах в разделах светской хроники. Иные и на эту известность не претендовали, предпочитая оставаться в тени, довольствуясь необъятной властью, сосредоточенной в их руках.
Один был в форме СС, с высокими знаками различия.
Он представлял здесь один из стальных концернов.
Рамфоринх объявил, что я готов любезно поделиться с ними впечатлениями о первых боях в России.
Я рассказал им, с каким восторгом солдаты переступили через советскую границу, однако не умолчал о сомнениях генерала относительно внезапности нападения.
Не упустил я случая нарисовать им картину боя на лесной поляне, где пограничник отдал свою жизнь за несколько десятков немецких автоматчиков, вспомнил о танковом ударе под Пружанами и о том, как генерал дважды ввязывался в мелкие стычки в тылу немецких войск.
Слушали меня молча и довольно бесстрастно, ничем не выражая своего впечатления.
— Потери, потери, потери... — так я выразил свою мысль хозяевам рурской промышленности.
Один из них задал вопрос:
— Не замечается ли разочарование у солдат?
Я должен был ответить правду.
— Нет! Солдаты все еще надеются, что вот-вот начнется развал русского фронта, как и во Франции...
— А он начнется? — бросил бригаденфюрер СС.
Рамфоринх опередил меня.
— Я попробую сам ответить на этот вопрос. — Он нажал кнопку на столе, и в кабинет ввели красноармейца из рязанского села Засечье, веснушчатого паренька лет девятнадцати. На нем была все та же пропыленная, выгоревшая и прогорклая от пота и солнца гимнастерка.
На ногах тяжелые солдатские сапоги. Ежиком стриженные волосы.
— Солдат Артюхин... Из Рязани...
Артюхин повторил свой короткий рассказ о поединке с танком.
— Жажда самопожертвования? — спросил господин из "Рейнметалл Берзиг АГ".
— Если вы так поняли, — заметил я, — стало быть, я плохо перевел... Солдат Артюхин был уверен, что выйдет победителем из поединка с танком. Он утверждает, что все дело в ловкости и в позиции.
Сейчас же последовал вопрос от кого-то из гостей, а был ли случаи, чтобы этот солдат победил танк?
Артюхин ответил, что ему удалось поджечь два танка. И он объяснил, как это делалось. А генерал недоумевал, почему он встречал обгоревшие танки без следов повреждения гранатой или снарядом. От Артюхина я впервые узнал, что против танков применяются бутылки с горючей смесью.
— Два танка... И еще один... Три танка! — констатировал Рамфоринх. — Один солдат и три танка... Этот солдатик беспокоит меня! Для того чтобы танк вступал в бой, нужно сначала добыть руду... Надо затем выплавить металл, пустить его под прессы, обработать и превратить в механизмы и, наконец, эти механизмы собрать... Затем этот танк надо вооружить, заправить горючим и посадить в него несколько человек экипажа...
И, оказывается, достаточно против танка такого вот солдатика!
Артюхина увели. Рамфоринх отпустил и меня. Гости
На другой день из Берлина я послал донесение в Центр с описанием этой встречи и с подробным рассказом об изменениях в настроении генерала. Я настоятельно просил установить со мной оперативную связь на советской территории.
* * *
Что могло изменить совещание в кабинете Рам4юринха? Собрались частные лица, выслушали русского пленного, мое осторожное сообщение и разъехались по своим резиденциями. Но я убежден, что солдатик из-под Рязани сыграл в истории войны предначертанную ему роль.
Наступление немецких войск продолжалось. Танки достигли реки Березины. Стрела танкового удара нацелилась на Могилев, а генерал не находил успокоения.
— Где русские, где их главные силы?.. — вопрошал он сам себя вслух. — Я не люблю двигаться в настороженную пустоту... Не города нам нужны, а сражения, сражения и только сражения...
К ночи в штаб группы поступило сообщение авиационной разведки о том, что части Красной Армии накапливаются в районах Смоленска, Орши и Могилева.
Генерал сделал отметки на карте и задумался.
Шел десятый день войны...
На десятый день на Западе танки генерала мчались, почти не встречая сопротивления к побережью Ла-Манша. Впереди был Дюнкерк.
Десятый день войны, позади Минск, войска движутся на Могилев, на Смоленск, на их пути новый заслон, в тылу не прекращаются бои юго-восточнее Белостока и Гродно. Десять дней сражается белостокская группировка, отрезанная от тылов. Окружение?
Генерала нервируют бои в тылу, он поучает своих офицеров:
— Окружением обеспечивается полное уничтожение противника. Бои не утихают и нисколько не спадает их напряжение. Мы несем потери. Если бы мы оттеснили эту группировку-наши потерн были бы меньшими...
Просторный зал Несвижского замка Радзивилла успели переоборудовать. Зал обставили мебелью, полы застелили коврами. Но генерал был равнодушен к излишествам в походной жизни. Он был человеком одной идеи, честолюбие превышало все иные страсти. В войне он искал славу полководца.
Ковер глушил его шаги. Он ходил вдоль зала и сам себе отвечал на мрачные мысли.
— Мы делаем ставку на распад в тылу у противника.
Вперед и только вперед! Только вперед, не думая о неприятностях в тылу. Вперед, пока не подтянуты из глубины все силы противника. Или начнется крушение большевистского режима, или... Или мы получим затяжную войну!
2 июля генералу не удалось двинуть свои силы вперед. Сопротивление окруженной группировки Красной Армии в районе Белостока всерьез встревожило высшее командование. Из танковой группы были отозваны несколько дивизий и введены в развернувшееся сражение с окруженцами. Головная дивизия танковой группы достигла Березины под Борисовом. Генерал ожидал сообщений о форсировании Березины.
3 июля с Березины, из-под Борисова, пришли тревожные сигналы по радио. Это было похоже на сигнал "SOS".