Из жизни собак и минотавров
Шрифт:
– Я вот тебе! – закричал Михаил. – Пошел отсюда! – Он хотел было спихнуть Тимофея со стула, но поперхнулся дымом и закашлялся.
– Ой, дядя Миша, не гоните Малыша, – взмолился мальчик.
– А ты знаешь, Мишка, – задумчиво произнес Седой, – а ведь Фd5 совсем даже не худо. Я этого просто не видел. Вот те и Малыш!
– Вот и играй с ним. – Михаил встал и направился к серванту, чтобы плеснуть в рюмки коньяка.
– И сыграю, сыграю… – Седой рокировал короля в короткую сторону.
Тимофей понял, что его приняли в игру, и быстро сделал ответный ход. Он не думал ни о каком контакте, ему в голову не приходило, что двигать фигуры по доске – дело куда
…Первая в жизни Тимофея шахматная партия завершилась вечным шахом. Он долго не мог понять, почему закончилась игра. На доске оставалось полно фигур, причем у него их было на одну больше, чем у Седого, которому к тому же грозил этюдный мат в два хода. А когда до Тимофея наконец дошло, что белый король, его король, тоже никуда не может деться от назойливых шахов, что так будет, сколько за доской ни сиди, а это и есть вечность, когда все это окончательно утряслось в его голове, он сначала слегка расстроился, поскольку все-таки рассчитывал на победу – иначе зачем играть? – а потом спрыгнул со стула и присоединился к дремавшим у камина Лопуху и Максу.
Михаил и Седой тем временем быстро двигали фигуры, просматривая вариант за вариантом и споря, кто до хода белых Fd5 все-таки стоял лучше. Мальчик молча следил за спором старших и вдруг тихо сказал:
– Дед, ты же чуть не проиграл… Собаке.
Спорщики переглянулись.
– Не может быть… – прошептал Михаил и, быстро расставив фигуры, позвал Тимофея: – Малыш, ну-ка иди сюда. Садись.
Тимофей проворно вспрыгнул на стул, который освободил для него Седой, и двинул белую королевскую пешку на два поля. Михаил ответил е5.
Они быстро сделали несколько ходов, и когда Тимофей, неуклюже лавируя лапой, попытался фианкетировать чернопольного слона, Михаил вскочил на ноги и во весь голос закричал:
– Хватит! Ты что, и вправду играешь?!
– А ты сам не видишь? – спросил Седой, взял наполненную рюмку и залпом выпил.
На крик мужа с кухни прибежала Наталья Георгиевна и, стоя в дверях, в недоумении глядела на растерянных мужчин и Тимофея, почему-то восседавшего за шахматным столиком. Лопух и Макс тоже уже стояли рядом. В общем, натуральнейшая гоголевская немая сцена. Из нее выпадал только мальчик. Он радостно хлопал в ладоши и приговаривал:
– Ай да Малыш! Ай да Малыш! – Потом он вдруг посерьезнел и тихо попросил: – Тетя Наташа, дядя Миша, отдайте его мне. Пожалуйста.
Все решилось в считанные минуты. Наталья Георгиевна переглянулась с мужем, оба повернулись к Седому, тот кивнул. В конце концов, самое время пристроить пса в хорошие руки, да и мальчику компаньон только на пользу.
Собакам тоже ничего не пришлось объяснять. Лопух дружески боднул Тимофея в бок, мол, увидимся, Макс лайнул ободряюще, и Тимофей, бросив на друзей благодарный взгляд, подошел к мальчику.
Время было позднее. Гости попрощались с хозяевами и отправились пешком к себе домой. Седой подталкивал коляску с мальчиком, Тимофей, прихрамывая, трусил рядом.
Жилище, куда привели Тимофея, не шло ни в какое сравнение с хоромами, которые он только что покинул. Седой и мальчик жили в однокомнатной квартирке на первом этаже ветхой хрущевки. В жилой комнате теснились две кровати, платяной шкаф и заваленный большими картонами стол: дед был художником-графиком.
Седой работал дома, к мальчику приходили учителя. Было тесновато, но Тимофей легко находил себе место и занятие. Пристроившись на стуле возле рабочего стола, он мог часами смотреть, как угольный карандаш покрывает грубыми неровными линиями серый картон и из-под сетки штрихов проявляется картинка – живые люди, живые собаки. Да, Седой рисовал людей – больше каких-то чумазых, небритых, неопрятных, в дурной одежде, но среди них попадались и подтянутые, строгие, в одинаковых фуражках и подпоясанных широкими ремнями шинелях, вот этих всегда сопровождали крупные собаки с умными и тоже строгими мордами. В миру такая служба овчарок была хорошо известна, и относились к ней, мягко говоря, без особого уважения. Тематика рисунков навела Тимофея на мысль: художник не понаслышке знает что рисует, сам там был и принадлежал к большинству, о чем свидетельствует его очевидное сходство с небритыми персонажами. И от этой мысли Седой стал ему еще более симпатичен.
Время от времени художник отрывался от работы, чтобы перекурить и опрокинуть рюмочку. Если перекур затягивался, Тимофей перебирался к мальчику. Сидеть рядом с ним тоже было интересно. Мальчик читал книжки с картинками, что-то писал в лежавшей на коленях тетради. Пес знал, что отвлекать его нельзя, но иногда забывался: чтобы привлечь к себе внимание, тихонько подавал голос или как бы невзначай касался мальчика лапой. И тогда тот, захлопнув книгу, весело болтал с Тимофеем, а то со строгим учительским видом рисовал для него большие буквы в своей тетрадке. На запоминание алфавита потребовалась неделя.
Но самое интересное начиналось вечером после ужина. Седой убирал со стола посуду и приносил шахматы. Мальчик открывал коробку, расставлял фигуры и, зажав в кулаках по пешке, предлагал Тимофею выбрать цвет. Поскуливая от восторга и предвкушения игры, пес наугад тыкал лапой в кулак и занимал место за доской.
Мальчик думал над каждым ходом, а играющий по своей собачьей цветовой интуиции Тимофей отвечал практически мгновенно. Пока на доске было тесно, он, двигая фигуры не шибко приспособленной для этого тонкого дела лапой, то и дело устраивал настоящий шахматный погром. Мальчик сердился и восстанавливал позицию. А дед, чтобы сохранить на доске порядок, пытался сам переставлять Тимофеевы фигуры. «Ты хочешь пешку на а3?» – спрашивал он у пса. Тот не знал, что такое а3, но непременно хотел делать ходы без посредника, собственной лапой, и потому сердился на Седого, громко лаял. Мальчик тоже злился на деда, ему казалось, что тот Тимофею подсказывает. Этот сумасшедший дом немного успокаивался, когда после разменов на доске оставалось немного фигур и пес мог их свободно двигать. Впрочем, оба игрока и тогда все-таки продолжали нервничать. Тимофей нетерпеливым лаем торопил мальчика, а тот огрызался: «Замолчи, дай подумать!» Седой посмеивался и позволял себе еще рюмочку-другую.
Когда партия заканчивалась и соперники, что называется, обменивались рукопожатиями – мальчик почесывал Тимофея за ухом, а тот блаженно прикрывал глаза, – все вместе отправлялись на вечернюю прогулку, подышать свежим воздухом. Седой выкатывал коляску с мальчиком во двор, Тимофей метил чахлые дворовые кустики и читал собачью прессу, где, помимо всякого-прочего, находил приветы от Лопуха и Макса – как ты там, Малыш? И конечно же, вчитывался, внюхивался в скупые строки, адресованные только ему и никому другому.