Изабелла, или Тайны Мадридского двора. Том 1

Борн Георг Фюльборн

Никто не знал, откуда и зачем появилась Ая в таборе: так тщательно она скрывала свою тайну. Старая Цирра уверяла, будто прежде Ая жила среди принцев и королей, как она слышала это от нее самой. Однажды Ая говорила об этом во сне, в другой раз, не подозревая, что старуха была рядом, воскликнула вслух: «Принц Франциско, как вы, я думаю, беспокоитесь о вашей приятельнице!» И вслед за тем расхохоталась так насмешливо и злобно, что старой Цирре сделалось страшно. Ая полюбила сына цыганского князя, может быть, потому, что непременно желала иметь дело с принцами, хотя бы и лесными; а может быть, потому, что слышала о неизмеримом сокровище, которое охранял

его отец и которому принадлежало право распоряжаться им как самому старшему и первому между цыганскими князьями. Она решилась во что бы то ни стало завлечь в свои сети молодого, страстного юношу и готова была погубить всякого, встретившегося на пути к этой цели.

Когда начало светать, Энрика проснулась. Цирра также поднялась: отец Аццо приказал ей до солнца отправиться в путь с цыганами и обещал догнать их на условленной дороге.

Энрика взяла своего ребенка и хотела проститься со старой доброй Циррой, чтобы продолжать свой путь одной или же в отчаянии, утомившись, возвратиться в Дельмонте. Старуха схватила за руку стоявшую в нерешительности Энрику.

— Останься с нами, — советовала она, — иди с нами дальше, у тебя, так же как и у нас, нет родины, над тобой и над твоим прелестным ребенком также висит проклятие. Мы будем защищать тебя, мы навсегда примем тебя в свою семью, ведь ты тоже цыганка, хоть кожа твоя и белей нашей!

— Бездомная, пораженная проклятием как и вы! — повторила Энрика голосом, в котором выразились все ее мучения, вся ее несчастная любовь.

В эту минуту Аццо, точно упрашивая, заиграл на своей волшебной скрипке так задушевно, так страстно, как будто хотел вложить в мелодию все страдания, все проклятие своего отверженного народа. Он играл цыганские напевы, никем не сочиненные, появившиеся, как и само цыганское племя, Бог весть откуда.

Его проникновенная игра глубоко потрясла истомленное горем сердце Энрики. Из ее глаз полились горячие слезы тоски и скорби на бедного невинного ребенка, который улыбался материнским слезам и протягивал к ней свои маленькие ручки.

— Идешь ты с нами, белая женщина? — спросил Аццо, незаметно подойдя к Энрике и положа руку на ее плечо.

— Да, иду, пусть будет по-вашему. Вы правы, я безродная, бесприютная, обремененная проклятием, как и вы, — сказала Энрика дрожащим голосом.

— Так я буду защищать тебя ценой своей жизни, ведь ты говоришь, что у тебя есть смертельный враг! Цыган называют хитрыми и трусливыми, но Аццо — лютый зверь, когда он защищает тех, кого любит.

Он был так прекрасен в своем порыве, что становилась понятной любовь Аи к нему. Его гордая красивая осанка выражала силу и отвагу. Темные кудри беспорядочно падали на лоб, придавая ему дикую прелесть. Смуглое серьезное лицо приняло мягкое выражение, а прекрасные глаза с бесконечной любовью смотрели на Энрику. С красиво очерченных губ, точно против воли, сорвались печальные слова:

— Аццо любит прекрасную Энрику, а ее сердце неприступно.

— Я не могу любить тебя, потому что я уже отдала свое сердце другому, а отдать его можно только один раз! Если ты хочешь защищать меня, я буду тебе благодарна. Вот и все, что Энрика может обещать тебе, более не требуй.

Его лицо озарилось надеждой и радостью.

— Аццо будет доволен всем, что ни даст ему белая женщина! Пойдем вслед за другими!

Когда он посмотрел на дверь, его глаза встретились с глазами Аи, которая стояла у двери и все видела. Высокая статная женщина оставалась неподвижна, пока Аццо и Энрика с ребенком не прошли

мимо нее. Она проводила их ледяной улыбкой, полной ненависти, и ее сладострастные, пухлые губы прошептали вслед ничего не подозревавшей сопернице:

— Не ты первая погибнешь от руки графини генуэзской.

НАПАДЕНИЕ

Вечером в тот же день, когда цыгане на заре оставили Мадрид, Серрано, Прим и Олоцага со своими слугами, образуя аванпост одной части войска, отправились в поход против шаек генерала Кабрера, приближавшегося к столице.

Когда они в блестящих мундирах, на своих ретивых андалузских жеребцах выезжали с большого двора, с балкона дворца смотрели им вслед молодая королева и маркиза де Бевилль. Все три всадника отдали честь, причем их лошади высоко поднялись на дыбы, а Серрано вспомнил об амулете, полученном из рук Изабеллы и висевшем у него на груди.

Доминго и двое молодых слуг Прима и Олоцаги следовали за ними с оружием, зарядами и некоторыми тщательно завернутыми съестными припасами, которые предусмотрительный Олоцага приказал уложить на всякий случай.

Три офицера королевской гвардии, из которых Прим был известен своей неустрашимостью, Олоцага своим умом и своей тонкой дипломатичностью, а Серрано был послан в помощь как пылкий, усердный новичок, получили приказание разузнать позицию и численность карлистов и рекогносцировать местность.

Шпионы королевского войска утверждали, будто один из аванпостов Кабреры находится в засаде неподалеку от столицы, потому что было замечено, как несколько худо одетых и плохо вооруженных солдат бродили по окрестностям. По другим известиям, напротив, выходило, что войско жестокого, наводившего всеобщий страх генерала карлистов еще было на расстоянии более сорока миль от Мадрида.

Нужно было разузнать это наверное, пока королевские полки будут держаться в городе, готовые каждую минуту выступить.

Молодые офицеры были очень польщены возложенным на них поручением. Широкоплечий, стройный, с бородатым оливковым лицом Прим сиял от удовольствия. Серрано горел нетерпением и желанием отличиться; что касается Олоцаги, то он скакал рядом с ними с таким душевным спокойствием и изяществом, как будто гарцевал перед окнами черноглазой донны.

Они выехали, намереваясь сперва осмотреть окрестности Мадрида, а потом к утру отправиться по направлению к Сеговии, чтобы выяснить, на какой позиции стоит неприятельский аванпост и как многочисленно следующее за ним войско.

Перед зарей цыгане встретились у ворот улицы Толедо со своим князем, уже ждавшим, чтобы вести их в буковый лес, который тянется на несколько миль, до самых равнин Сьерры-Гуадарамы.

Аццо шел подле своего отца, за ними тянулась пестрая толпа цыган и цыганок. Энрика шла рядом со старой Циррой, которая, хотя и прихрамывала, опираясь на трость, была неутомима в ходьбе. Ая следовала за ними с несколькими цыганками, несшими своих детей, а навьюченные лошади заключали шествие.

По большой дороге, еще совершенно пустынной, они приближались к лесу. Перед чащей лежало несколько оборванных людей дикой наружности. Припав к земле, они лишь изредка высовывали головы из-за земляного вала, скрывавшего их. Цыгане их не заметили, но один из них, по-видимому, предводитель, увидев толпу цыган и узнав Энрику, радостно заволновался. Он смотрел на нее широко раскрытыми глазами, и торжествующая улыбка осветила его бледное лицо. Это был Жозэ, поступивший к карлистам и ставший их шпионом.