Избавь меня от кошмаров
Шрифт:
— Выбиваю из себя эту дурь.
Фор положил свои руки мне на плечи и заставил прекратить сыпать ударами, и обернуться.
— Тебе правда лучше? Может, стоит отлежаться? Мы бесстрашные, Трис, но не бессмертные. — Его «Трис» было теплым и воздушным, а моё сердце сжалось от боли, которую я могу причинить. Действиями, мыслями — любым способом. Мне едва удалось сдержать слезы.
— Мне правда лучше. Но спасибо за поддержку.
Мне хотелось бежать как можно дальше, но Фор так и не отпустил мои плечи и не дал совершить самый трусливый в моей жизни шаг.
— Ты в порядке?
Я слабо улыбнулась, рассматривая его волевое красивое
— Да, всё хорошо. Пожалуй, ты прав, мне просто нужно отлежаться. Завтра буду лучше всех.
Фор все еще внимательно смотрел мне в глаза, но, в итоге, отпустил и сделал шаг назад:
— Плохое самочувствие не делает тебя слабой, Трис. Просто отдохни, а завтра снова приступим к занятиям.
Я кивнула и попятилась к выходу, а затем развернулась и едва не пустилась бежать. Второй раз за день, это уже входило в привычку. Уже на жилом этаже, не дойдя до общей спальни шагов тридцать, я вдруг остановилась и решительно повернула в левый коридор. Будь что будет. Я бесстрашная, я не сухарь. Я бесстраш-на-я. И мне не страшно.
И всё же я почти молилась, чтобы внутри никого не оказалось, когда стучалась в дверь. Секунд десять было тихо, затем она резко открылась, а передо мной предстал Эрик. Одетый, слава Богу, полностью, с привычной презрительной ухмылкой на губах:
— Неожиданно, Сухарь. Чему обязан?
Я, недолго думая и мотнув головой по сторонам, чтобы убедиться, что в коридоре пусто, толкнула его в грудь, заставляя сделать шаг вглубь комнаты, и захлопнула за собой дверь. Теперь дороги назад уже точно не было. Эрик стоял на том же месте, куда я его и толкнула, и удивленно вскинув брови, ждал объяснений.
— Поговорить надо. Что это вчера, к черту, было?
— Разве вас так учили разговаривать в Отречении, а, Трис? — Эрик расплылся в омерзительной ухмылке, сообразив, о чем речь. — Вы же привыкли подчиняться чужим желаниям, так в чем же дело?
Он подошел к столу и оперся на него поясницей, внимательно и распутно разглядывая меня, не стесняясь обводить взглядом каждый сантиметр тела. Я сложила руки на груди, стараясь скрыться от него хоть немного.
— Отречение не выполняет идиотские желания остальных. Оно действует во благо…
— … идиотским желаниям остальных, — закончил за меня Эрик. — Знаешь, у меня не то настроение, чтобы говорить о различиях между фракциями. Зачем ты пришла?
Я насупилась и опустила взгляд, чувствуя, что отчаянно краснею. И от этого становилось только еще более стыдно.
— Поцелуй меня.
Эрик замер, а затем вдруг расхохотался, едва не согнувшись пополам, словно я лучшую шутку в мире только что озвучила. На глаза предательски накатили слезы, а затем подоспел и гнев — это было неплохо, ведь я лучше владею собой, когда злюсь, чем рыдаю.
— Чего, Сухарь? Мне послышалось?
— Нет. — Я глубоко вздохнула и подняла глаза, стараясь заполнить их безразличием ко всему происходящему. И словно почувствовала, как каменеет лицо.
Эрик эти изменения тоже заметил. Он перестал хохотать, хотя насмешливые искорки из его глаз не исчезли, а губы всё еще подрагивали.
— Ты собираешься стать бесстрашной, Трис. Если чего-то хочешь, то подходи и бери, а не проси об этом.
Меня не надо было просить дважды — в теле весь день томилось желание, а в голове — желание от этого избавиться. Я в долю секунды преодолела между нами расстояние, практически врезавшись в Эрика и
— Прости, Сухарь, в этой комнате трахаю только я.
Я не успела сообразить, что же он имел в виду, когда Эрик, вновь подхватив меня под задницу, приподнялся и усадил на столешницу, устроившись между ног. Я обхватила его бедра своими и притянула ближе, вновь впиваясь в губы и скользя рукой под майкой по накачанной груди. Хочет быть сверху — пожалуйста, лишь бы кошмары с его участием закончились. Парень стянул сначала свою майку, а затем и мою и с ехидной ухмылкой уставился на мою грудь:
— Не думал, что в Отречении не носят лифчики. Теперь буду активно присматривать за неофитами из твоей бывшей фракции.
Когда его язык, затем губы и зубы коснулись правого соска, я едва сдержалась, чтобы не закричать от удовольствия. Он надавил мне на плечо, заставляя откинуться на спину, и продолжил путь вниз от груди к самому низу живота — резко, рвано, кусал и сразу же зализывал красные отметины, отчего хотелось кричать и стонать одновременно. Я вдруг поняла, что между ног предательски мокро — поняла, когда он прижался тканью своих джинсов к моим и потерся, с тонкой ухмылкой на губах рассматривая моё лицо и то, как я неожиданно для себя охнула и подалась всем телом к нему навстречу.
— Разве сухари не должны быть более сдержанны? — Его голос доносился словно откуда-то издалека, пока я пыталась взять себя в руки. Ни черта не выходит. Я резко оттолкнулась от столешницы, заставляя встать и его, и в этот раз куда решительнее потянулась к его ширинке — позже я буду об этом жалеть, но в тот миг голова отказалась давать советы, отдавшись во власть гормонов. Когда моя рука скользнула под ткань трусов — как его во сне, — глаза Эрика расширились, и он впервые часто задышал за то время, пока мы были вместе. Хватило всего нескольких движений вверх и вниз, чтобы он, с тихим рыком «Трис», стянул остатки одежды и с себя, и с меня.
Перед глазами вспыхнули мириады звезд, когда он проткнул меня, словно колом, а из горла вырвался совсем не возбужденный вскрик. Эрик замер на несколько секунд, внимательно глядя мне в глаза, полные слез, и вдруг прошипел:
— Дура.
А затем начал двигаться, мягко обхватив руками бедренные кости. Не быстро и резко, как я себе представляла, а медленно, плавно, опустошая и заполняя меня до краев, так что дышать было нечем. Я, словно завороженная, следила за сережкой в его губе, постепенно расслабляясь и избавляясь от боли. Эрик часто дышал и не отводил взгляда от моего лица, словно видел впервые, изучал каждую деталь. В какой-то миг я вдруг неосознанно подалась вперед, навстречу ему, и с тихим хрипом он начал ускорять темп, вбиваясь теперь так глубоко, что мне казалось, что он достигает моего желудка. Пришлось вцепиться одной рукой в край стола, чтобы не улететь с него к чертовой матери, а другой — в его задницу, чтобы хоть как-то контролировать глубину, на которую он пронзал меня всё чаще и чаще.