Изборский витязь
Шрифт:
– Мы топчемся у этих стен уже несколько дней, - с раздражением проворчал Даниэль.
– Пора бы покончить с этим городком!.. Брат Генрих, почему его до сей поры не взяли?
Комтур Ордена, плотный, несколько вялый человек, приставленный к Даниэлю его отцом Вольквином фон Винтерштеттеном, когда юноша наконец вступил в братство Ордена Меченосцев, зевнув, ответил:
– Эти русские хорошо сражаются, монсеньор! Днями мы возводим укрепления, а ночью они их разрушают! А сделать подкопы очень трудно - земля мёрзлая и плохо поддаётся лопате. Молитвой же её не размягчишь!
– Мне дела нет до мёрзлой земли!
– проворчал Даниэль и бросил
– Где баллисты? Почему они не готовы?
– Они почти собраны, монсеньор, - поспешил заверить его брат Генрих.
– Мы выкатим их уже завтра!
– Скорее!
– в нетерпении Даниэль всадил шпоры в бока своего коня.
– Вдруг эти русские успели дать знать соседям?
– Не думаю, - решил вставить слово Ярославко.
– Мы подошли слишком близко, и я приказывал дозорным следить за всеми, кто куда-либо идёт или едет! Мы остановили четырёх всадников и семерых пеших, направляющихся в сторону Пскова. Они все в лагере. Я могу допросить их и узнать, посылал ли кого-нибудь из них князь Изборска за помощью?
– Это надо было сделать уже давно!
– взорвался было Даниэль, но тут же смягчился.
– Хорошо сделано, брат мой, Пётр. Но всё-таки надо поторопиться! Мы не можем осаждать этот город по всем правилам осады.
На следующий день были собраны первые метательные машины. Под покровом ночи их установили вблизи городских стен и зарядили камнями и горшками со смолой. Едва начался новый день, как тараны, покрытые мокрыми кожами и щитами для защиты от горящих стрел, снова поползли к стенам. К передней осадной башне был подвешен самый большой таран - сделанный из цельного дуба, окованного железом. Магистр Вольквин хвалился сыну, что этот дуб был священным деревом язычников, но когда рыцари Христа пришли в ту деревню, где он рос, они срубили богомерзкое дерево и сделали из него орудие, служащее истинному Богу. Даниэль видел в этом перст судьбы и нарочно взял с собой в поход таран, носящий гордое имя Сокрушитель неверных. Несколько десятков кнехтов, забравшись внутрь огромной башни, толкали её, и в такт их шагам Сокрушитель неверных мерно и грозно покачивался на толстых цепях.
Несколько копий с дымящейся паклей на древках ударилось в корпус осадной башни и осталось торчать. Пакля дымилась, тлела, но мокрые шкуры не загорались.
Одновременно заработали баллисты. Камни полетели в городские стены. Они тяжело бухали сперва в кровлю заборол и деревянную городню. Кое-где от их ударов проседала крыша или разрушались бойницы, но в проломах тотчас появлялись русские воины. Не обращая внимания на летящие в них новые камни, они пытались заделать проломы, укрепляя стены изнутри.
Только горшки с подожжённой смесью пока помогали мало - на заборолах всюду лежал снег, и если смола и попадала на открытую часть кровли, начинающийся пожар было легко потушить.
Наконец к воротам подполз таран. Осадная башня чуть качнулась на краю рва, но оперлась на остатки разрушенного моста и остановилась. Сокрушитель неверных, раскаченный кнехтами, дрогнул, пришёл в движение, и первый гулкий удар сотряс стены.
Услышав этот желанный звук, Даниэль, командующий осадой, остановил коня и перекрестился:
– Господь помогает нам! Скоро крепость русских будет взята!
Но, как оказалось, это был ещё не конец осады. Сокрушитель неверных остановился слишком далеко от ворот, и каждый удар был слишком слабым, чтобы действительно разрушить их. Створки только дрожали, но не ломались. Кнехты выбивались из сил, стараясь
Баллисты по-прежнему метали камни. Кое-где уже в деревянной городне зияли проломы, но все попытки рыцарей прорваться в город в этих местах пока заканчивались неудачами.
...Когда рыцари пустили в дело тараны и баллисты, Евстафий вообще забыл про свой дом. С начала осады он забегал в терем ненадолго - утешить жену и мать, ободрить сына. Но потом, когда опасность стала слишком близкой, он вовсе стал дневать и ночевать на стене, иногда спускался в молодечную, где наскоро успевал поесть щей или вовсе перехватить ломоть хлеба, завернувшись в плащ, немного вздремнуть на полати в углу, а затем снова поднимался на заборола. Его видели всюду - и у ворот, и на башнях, и у проломов. Дружинники и ополчение, зная, что князь живёт наравне с ними, иногда старались помочь ему - ходили и говорили тише, если он устраивался отдохнуть на соломе, старались оставлять ему щи пожирнее, сами посылали отроков в терем успокоить княгиню будто бы от его имени. Многие были постарше князя или его ровесниками, с которыми Сташко играл ещё маленьким. Они жили рядом всю жизнь, как их деды и прадеды, одними радостями и бедами, и Евстафий зачастую приостанавливаясь среди напряжения осады, невольно задумывался - всё ли он сделал, чтобы защитить этих людей.
...Демид всё-таки достал лошадь. Обдирая руки до крови, он пробил слежавшуюся мёрзлую землю пополам с травой и снегом над выходом подземного хода и, скатившись по проседающему мартовскому, снегу на берег Смолки, просидел там до ночи, зализывая, как зверь, царапины. Потом выбрался и пешком, сторожко озираясь, поспешил в сторону Пскова.
За ним охотились - раз или два Демид видел чужих всадников, что рыскали по перелескам в поисках его следов. Но парень вырос в этих краях, тут ему был знаком каждый кустик. Таясь, как зверь, терпя усталость и голод» он свернул с прямой дороги и дня два блуждал по лесам, нарочито забирая в чащу. Здесь погоня отстала, но зато гонец заблудился. Ночной холод, голод и постоянное напряжение изматывали его. Он собирал пригоршни снега, ел его, жадно, с хрустом. Обдирал кору и почки с веток, пробовал жевать еловую хвою. Однажды ему повезло - он сбил несколько шишек и расковырял их все, выедая семена.
Но всё это была не еда. Ему нужно было добраться до Пскова, и для этого нужна была настоящая пища - хлеб или мясо. И когда как-то ввечеру, когда уже ноги отказывались нести его, он увидел впереди лёгкий дымок, Демид не поверил своим глазам.
Это оказалась крошечная избушка одинокого займищанина. Он сам и его жена перепугались чуть не до полусмерти, когда, грохнув в низкую дверцу кулаком, Демид ввалился в избу. Поняв, что заявился к ним человек, хозяева без долгих расспросов накормили его. Сытная пища камнем легла на отвыкший желудок. Враз потянуло в сон, но Демид крепко помнил, куда и зачем его посылал князь. Перебарывая усталость, он низко поклонился хозяевам и попросил коня - добраться до Пскова.
. Конский дух он почуял ещё подходя к заимке - к жилой избе вплотную примыкала клеть, где помещалась нехитрая скотинка займищан. Хозяин единственного коня, разумеется, не дал. Демид, построжев лицом, распрощался, принял завёрнутые на дорогу хозяйкой ломоть хлеба и две печёные репины и ушёл в ночь. Отойдя недалеко, он потихоньку вернулся и свёл коня со двора.
Это был настоящий грех - украсть у своего, свести последнюю конягу. Но у Изборска сейчас гибли люди, и Демид отмёл все сомнения.