Избранная луной
Шрифт:
Плечи женщины поникли; до сих пор она так и не взглянула на щенка.
– Пришла пора дать молодым дорогу в Вожаки.
Опекун усмехнулся, но по-доброму.
– Священные папоротники процветают благодаря твоим заботам. Голос твой так же чист и звонок, как и двадцать зим назад, а теперь еще и эта самочка выбрала тебя – именно тебя, хотя выбор у нее богатый, целое Племя! Подумай, Маэва! Щенок-Вожак избрал тебя в спутницы – и выбор этот всегда безошибочен, и изменить его нельзя, и узы ваши нерушимы.
– До самой смерти, – добавила Маэва, и голос ее дрогнул от слез. – Лишь со смертью прерывается связь.
– Верно,
– Двадцать восемь зим, два месяца и двенадцать дней, – сказала Маэва тихо.
– И сколько прошло со дня ее смерти?
– Три зимы и пятнадцать дней, – без раздумий ответила Маэва.
– И пусть боль твоя еще не утихла, скажи мне, за эти три зимы и пятнадцать дней пожалела ли ты хоть раз о том, что Тарин выбрала тебя?
– Ни разу, – сказала Маэва твердо, и глаза ее гневно сверкнули, будто она сочла вопрос оскорблением.
– Быть избранным овчаркой – счастье. Быть избранным дважды – не что иное как чудо. Но окончательный выбор за тобой – лишь ты одна вправе решать, впустить ли чудо в свою жизнь.
Опекун перевел взгляд на молодую овчарку – с тех пор как Маэва отвернулась, та сидела неподвижно и не сводила с женщины глаз, будто в целом мире никого больше не существовало, кроме них двоих.
– Даже если она тебе не нужна, Маэва, этому юному существу без тебя не обойтись.
Маэва прикрыла веки, и слезы хлынули по ее щекам.
– Мне она нужна, – прошептала она.
– Поступай же так, как поступали многие до тебя – черпай силу от спутницы, которая доверяет тебе больше, чем ты сама себе.
Маэву била дрожь. Она глубоко вздохнула, открыла глаза и, наконец, впервые посмотрела на щенка.
Глаза у молодой собаки были карие, ласковые, и что-то в них до боли напоминало Тарин. Однако сходство с Тарин на этом кончалось. Шерсть самочки была темнее, а шею и грудь обрамлял редкостный серебристый мех. Она была крупнее Тарин – настолько крупнее, что Маэва про себя подивилась: ей нет еще и шести месяцев, а выглядит такой взрослой! За все время с момента рождения щенков Маэва не заглядывала в ясли и не навещала никого из Псобратьев, избранных другими щенками из того же выводка.
Слишком тяжело было, – думала Маэва, разглядывая самку. – До этой минуты я шарахалась от щенков овчарок, рожденных после смерти Тарин. Прав был Опекун – с тех пор как я потеряла Тарин, я будто и не жила. – Собравшись с духом, Маэва снова взглянула щенку в глаза – только сейчас она избавилась от печали, что омрачала ей жизнь больше трех зим, и открыла сердце для новых радостей.
Молодая овчарка не шевелилась. Она все смотрела и смотрела на Маэву, и ту вдруг заполнило тепло – будто любовь щенка перетекла в нее, нащупала в сердце то, что сломалось со смертью Тарин, и исцеляла ее, укрепляя дух.
– Ах! – выдохнула Маэва. – Я так долго оплакивала Тарин, что забыла, что такое любовь, одна только память об утрате осталась, – призналась она не столько себе, сколько щенку. – Прости, что заставила тебя ждать. – Слезы потекли по щекам Маэвы, рука дрогнула, и, нежно взяв в ладони щенячью мордочку, Маэва принесла молчаливую клятву, что давали все Псобратья своим собакам: «Принимаю тебя, клянусь любить и оберегать тебя, пока смерть не разрушит наши узы».
Некоторое время ни
– Как ее имя? – спросил Опекун, перекрывая ликующий лай собак.
Маэва, обнимая щенка, подняла лицо, помолодевшее от счастья лет на двадцать – она уже не выглядела на свои пятьдесят зим.
– Фортина! Ее имя Фортина! – Маэва засмеялась сквозь слезы, а щенок радостно принялся вылизывать ей щеки.
– Да благословит ваш союз Солнце! – провозгласил Опекун, склоняя голову в знак признания их уз.
– Да благословит ваш союз Солнце! – подхватило Племя знакомый клич.
Осторожно пробираясь сквозь веселую, но чинную праздничную толпу, высокий человек пересек подъемный мост. Рядом шествовал огромный пес с серебристыми подпалинами, как у молодой овчарки. Женщины, окружавшие Маэву с Фортиной, почтительно расступились, давая дорогу Жрецу Солнца.
– Добро пожаловать, Сол, – поприветствовал Опекун Жреца и посторонился, пропуская его с собакой поближе к Маэве.
– Лару, твоя дочь сделала мудрый выбор. – Сол потрепал своего пса по пушистой холке и тепло улыбнулся Маэве, державшей щенка на руках. – Как ее имя, друг мой?
– Фортина, – ответила Маэва и чмокнула самку в нос.
Жрец Солнца еще шире заулыбался.
– Солнце да благословит ваш с Фортиной союз.
– Спасибо, Сол, – отозвалась Маэва.
– Если выбор совершается перед заходом солнца – это знак судьбы, – заметил Сол.
Маэва разглядела линию горизонта на западе сквозь густые ветви ближнего священного дерева.
– Я… я упустила это из виду.
– Пойдем, Маэва. Приглашаю тебя и щенка встретить со мной закат.
Глаза Маэвы расширились от изумления, но Фортина уже соскочила с ее колен и призывно тыкалась мордочкой в ноги. Задыхаясь от счастливого смеха, Маэва вместе с молодой овчаркой пустилась вдогонку за Солом и Лару – те уже пересекли широкую площадку и спешили вверх по винтовой лестнице, вьющейся спиралью вокруг группы сосен, на ветвях которых выращивали священные папоротники. Лестница вела наверх, к искусно украшенной площадке, натертой до янтарного блеска. Площадка возвышалась над куполом древнего соснового леса; перила, в пояс высотой, сияли, начищенные, а поддерживающие их балясины были вырезаны в форме воющих псов.
Маэва осмотрелась. Она будто впервые разглядела красоту мест, где жило Племя. На площадках поменьше, вблизи и вдали, тоже стояли Псобратья, каждый со взрослой овчаркой или терьером; при виде Сола они оборачивались, кланялись коротко, но почтительно, и продолжали нести вахту, без устали наблюдая за тем, что происходит внизу. Радость омыла Маэву живительным летним дождиком. Когда Фортина подрастет, она, Маэва, снова получит право воздвигнуть площадку и нести вахту.
В радостном ожидании глядела Маэва на восток, в сторону острова, что в Племени называли Фермой – изобильного, снабжавшего Племя зерном, овощами, фруктами. Отсюда, со склона горы, где Племя возвело свои висячие жилища, зеленый остров, омываемый Каналом и рекой Лумбией, напоминал изумруд. Ближайший из двух водных путей, Канал, был освещен солнцем и из зеленого превратился в золотой. Даже ржавый остов древнего моста – единственный путь на остров – отливал уже не цветом запекшейся крови, а янтарным.