Избранная
Шрифт:
— Время для вопросов еще будет.
Она задирает майку, достает пистолет из-за пояса брюк и протягивает мне. Затем касается моей щеки.
— Нам пора.
Она бежит к концу коридора, и я бегу за ней.
Мы в подвале штаб-квартиры Альтруизма. Мать работала здесь, сколько я себя помню, так что я не удивляюсь, когда она проводит меня по темным коридорам и вверх по сырой лестнице на дневной свет, не встретив никого на пути. Сколько охранников-лихачей она застрелила, прежде чем найти меня?
— Откуда ты знала, где меня искать?
— Я наблюдала
У меня сжимается горло.
— Но я предала тебя. Бросила.
— Ты моя дочь. Плевать я хотела на фракции. — Она качает головой. — Посмотри, куда они нас завели. Человеческие существа в своей массе не могут быть хорошими долго. Зло непременно прокрадется и отравит нас снова.
Она останавливается на перекрестке переулка с дорогой.
Я знаю, что сейчас не время для разговоров. Но мне нужно кое-что выяснить.
— Мама, откуда ты знаешь о Дивергенции? — спрашиваю я. — Что это такое? Почему…
Она откидывает барабан и смотрит на капсюли, проверяя, сколько патронов осталось. Затем вытаскивает несколько штук из кармана и заменяет израсходованные патроны. Знакомое выражение лица — с таким же она вдевает нитку в иглу.
— Я знаю о Дивергенции, потому что сама — дивергент. — Она вкладывает патрон в барабан. — Меня уберегло только то, что моя мать была лидером Лихости. В День выбора она велела мне оставить свою фракцию и перейти в более безопасную. Я выбрала Альтруизм.
Она убирает лишний патрон в карман и выпрямляется.
— Но я хотела, чтобы ты сама сделала выбор.
— Не понимаю, почему мы представляем такую угрозу для лидеров.
— Каждая фракция обучает своих членов думать и действовать определенным образом. И большинство людей это устраивает. Для большинства несложно научиться отыскать подходящий образ мыслей и следовать ему. — Она касается моего здорового плеча и улыбается. — Но наши умы движутся во все стороны сразу. Нас нельзя заставить думать строго определенным образом, и это пугает наших лидеров. Это означает, что нами нельзя управлять. И это означает, что, несмотря ни на какие предпринятые ими меры, мы всегда будем для них источником неприятностей.
Словно кто-то вдохнул свежий воздух мне в легкие. Я не альтруистка. И не лихачка.
Я — дивергент.
И мной нельзя управлять.
— Они идут. — Мать смотрит за угол.
Я выглядываю из-за ее плеча и вижу несколько вооруженных лихачей, слаженно марширующих к нам. Мать оборачивается. Далеко позади еще одна группа лихачей бежит к нам по переулку, переставляя ноги в унисон.
Мать хватает меня за руки и заглядывает в глаза. Я наблюдаю, как трепещут ее длинные ресницы. Жаль, в моем маленьком, простом лице нет ничего от нее. Но, по крайней мере, у меня есть кое-что от нее в голове.
— Иди к отцу и брату. Переулок справа, вниз в подвал. Постучи два раза, затем три, затем шесть.
Она берет мое лицо в ладони. Ее руки холодные, кожа
— Я отвлеку их. Беги со всех ног.
— Нет. — Я качаю головой. — Я никуда без тебя не пойду.
Она улыбается.
— Будь храброй, Беатрис. Я люблю тебя.
Она прижимается губами к моему лбу и выбегает на середину улицы. Поднимает револьвер над головой и три раза стреляет в воздух. Лихачи начинают бежать.
Я мчусь через улицу в переулок. На бегу я оглядываюсь, чтобы проверить, не гонятся ли за мной лихачи. Но мать стреляет в толпу охранников, и они слишком заняты ею, чтобы заметить меня.
Я еще раз оборачиваюсь, услышав ответный огонь. Спотыкаюсь и останавливаюсь.
Мать застывает с выгнутой спиной. Кровь хлещет из раны в ее животе, окрашивает майку алым. Пятно крови расплывается на плече. Я моргаю, и пронзительные алые пятна вспыхивают на изнанке моих век. Я снова моргаю и вижу, как мама улыбается, сметая мои остриженные волосы в кучу.
Она падает, сперва на колени, безвольно свесив руки, затем на мостовую, на бок, как тряпичная кукла. Она не шевелится и не дышит.
Я зажимаю рот ладонью и кричу в нее. Мои щеки горячие и мокрые от неизвестно когда брызнувших слез. Моя кровь кричит, что принадлежит ей, и стремится вернуться к ней, и на бегу я слышу в голове голос мамы — она велит мне быть храброй.
Боль пронзает меня, когда все, из чего я сделана, рушится и весь мой мир распадается в мгновение ока. Мостовая царапает колени. Если я сейчас лягу, все кончится. Возможно, Эрик был прав, и выбрать смерть — все равно что исследовать туманное, неведомое место.
Я чувствую, как Тобиас убирает мои волосы назад перед первой симуляцией. Слышу, как он велит мне быть храброй. Слышу, как моя мать велит мне быть храброй.
Солдаты-лихачи поворачивают, как будто ими управляет единая воля. Мне неведомым образом удается встать и пуститься бегом.
Я храбрая.
Глава 36
Меня преследуют три солдата-лихача. Они бегут в унисон, их шаги эхом разлетаются по переулку. Один из них стреляет, и я падаю, обдирая руки об асфальт. Пуля попадает в кирпичную стену справа от меня, и осколки кирпича разлетаются во все стороны. Я ныряю за угол и взвожу курок.
«Они убили мою мать». Я навожу пистолет в переулок и стреляю вслепую. На самом деле это были не они, но это ничего не значит… не может значить и, подобно самой смерти, не может быть реальным в это мгновение.
Остался всего один враг. Я держу пистолет обеими руками и стою в конце переулка, целясь в солдата-лихача. Палец давит на спуск, но недостаточно сильно, чтобы выстрелить. Ко мне бежит не мужчина, а мальчик. Лохматый мальчик со складкой между бровей.
Уилл. С тусклым и бессмысленным взглядом, но все же Уилл. Он останавливается и, подобно мне, расставляет ноги и прицеливается. В то же мгновение я слышу лязг затвора, досылающего патрон, вижу его палец, готовый спустить курок, и стреляю. Зажмурившись. Задыхаясь.