Избранница Наполеона
Шрифт:
Компьень
Видел бы меня сегодня мой отец в этом платье с таким глубоким декольте, которого постеснялась бы и вульгарная уличная женщина… Да он бы меня даже не узнал! Я теперь целиком и полностью француженка, от узких кожаных туфелек на подкладке из бледно-зеленого шелка до камеи Наполеона на шее. На ум приходит «Портрет дамы» кисти Джозефа Райта с этой нелепой шляпой и дерзким взглядом: неужели Наполеон хочет, чтобы я стала такой? У меня на глаза наворачивается слеза и скатывается на ожерелье.
— Экая драма! —
Я молчу. Если она не понимает, что мода тут ни при чем, какой смысл объясняться с этой злобной женщиной? Пускай она и на десять лет меня старше, ей все равно надлежит помнить, что я — императрица.
Каролина хлопком в ладоши подзывает Колетт.
— Займись-ка ее волосами, — приказывает она.
Я терпеливо сижу, пока Колетт подбирает мне волосы в узел, и слушаю их разговор о предстоящем недельном путешествии. Нам предстоит добраться до Компьеня через Мюнхен и Страсбург. Между этими двумя городами будет с дюжину остановок, чтобы все важные европейские персоны могли потом сказать, что они со мной знакомы.
— В Штутгарте, конечно, делать нечего, — говорит Каролина, а Колетт тем временем втыкает мне в волосы черепаховые гребни. — Зато в Компьене…
Дамы переглядываются. Они не знают, что тот гаитянский слуга уже сказал мне, что в этом городе меня будет ждать мой супруг.
— Да, там к нам примкнет князь Меттерних, — говорит королева Каролина.
— К нам присоединится князь Меттерних? — спрашиваю я. — Я думала, он будет встречать нас в Париже.
Обе дамы сверху вниз смотрят на меня, они будто забыли, что я понимаю французский. Каролина загадочно пожимает плечами, а я задаю себе вопрос, хорошо ли она знает князя.
Колетт делает шаг назад и оценивает свою работу, а на меня вдруг начинает давить просторная спальня королевы. Огонь кажется чересчур жарким, да и кровать стоит слишком близко. А что это у меня в волосах? Я наклоняюсь к зеркалу и вижу черепаховую камею с изображением Александра Македонского. Да они все помешались! Помешались на завоеваниях и амбициях.
— Ну как? — спрашивает фрейлина, и золовка окидывает меня оценивающим взглядом.
— Сойдет. — Королева поворачивается ко мне. Потом бросает сердитый взгляд на Зиги. — Готовы?
— Вы говорили, отъезд в восемь. А сейчас только половина. — Это были ее слова, не мои.
— Тогда прощайтесь, с кем хотели. И найдите, кто будет заниматься вашей псиной!
Они обе удаляются, а я бросаюсь к своему малышу-спаниелю.
— Мария о тебе хорошо позаботится, — обещаю я. Он прижимает голову к полу, и я уверена, он понял мои слова. — Я попрошу Адама отвезти тебя назад в Вену, — говорю я с поддельным энтузиазмом. Но Зиги жалобно скулит, и я думаю о том, как мой экипаж ускачет вдаль без него. Руки начинают дрожать. Мы с ним неразлучны. Я знаю, какой он издает звук, когда голоден, и как он лает, чтобы привлечь внимание. Я знаю, когда он устал, а когда просто ленится. Я могу определить, чем вызвано его беспокойство, — например, солдаты во дворе чересчур расшумелись. Я дала Марии в письме подробные инструкции по уходу за Зиги.
Мы ложимся вместе на постель, на ту половину, что до утра занимал Адам, и спаниель лижет мне руку, а я рыдаю. Когда приходит Адам, глаза у меня от слез едва открываются.
— Мария!
— Мари, —
— Ты ведь отвезешь Зиги домой, правда? — шепчу я.
— Я буду заботиться о нем до тех самых пор, пока мы снова не будем вместе.
Я вскидываю глаза.
— Я замужняя женщина, — напоминаю я, хотя сама эта фраза вызывает у меня отвращение.
— В моих глазах — нет. И в глазах Господа тоже.
Справедливость этих слов повергает меня в оторопь. Действительно, ведь Папа Римский до сих пор не отпустил Наполеону грех развода; он женится на мне без церковного благословения.
Адам берет меня за руку и нежно перебирает пальцы.
— В Делене меня оставили на поле боя, сочтя убитым, — начинает он. — Французы не считали мою жизнь достойной спасения, и их капитан хотел бросить меня на волю мародеров и воронов.
У меня сводит живот, но я смахиваю слезы и продолжаю смотреть ему в лицо.
— В те предрассветные часы рядом со мной никого не было, одни гниющие останки. Но я помню, как на следующий день надо мной наклонился какой-то солдат. Он был француз и, увидев, что я еще дышу, вспомнил лишь несколько немецких слов: «Как велика твоя вера?»
Я кивнул, что понимаю, что он имеет в виду. Он хотел узнать, верю ли я, что поправлюсь. Не хотел уговаривать своего командира брать меня, если я буду только обузой и все равно умру. Я сказал, что верю в изречение Святого Августина: что истинно верующий должен верить в то, чего нельзя увидеть, и что наградой за эту веру становится возможность видеть то, во что веришь. Я уже тогда, лежа под дождем, знал, что моя жизнь не кончена. Я поправлюсь. Я не знал, когда и как. Я не ждал, что французы вернутся за мертвыми или что они повезут меня в Париж и станут выхаживать, пока я не поправлюсь. И сейчас, Мария, я хочу, чтобы у тебя тоже была эта вера.
— Я постараюсь, Адам. Я буду очень стараться!
Перед замком Гагенау нас ждет кортеж из пятнадцати экипажей, готовый тронуться в путь во Францию. Лошади уже полны нетерпения, они негромко ржут и бьют копытами, но француженки не обращают на них никакого внимания. Они изо всех сил пытаются согреться. Я подхожу в своем новом муслиновом наряде, столь же не подходящем к зимней погоде, как и у них.
— Как они собираются тащить тебя через Мюнхен и Страсбург в таком одеянии? — недоумевает Адам и проводит рукой по легкой ткани моей накидки. Это замечает Каролина и поджимает губы. Несколько француженок прыскают, прикрывшись ручкой.
— До свидания, Адам, — прощаюсь я по-немецки, изображая достоинство и силу, каких у меня нет и в помине. Мне хочется навечно запечатлеть в памяти его облик.
Адам отвешивает церемонный поклон.
— Мы еще увидимся, моя милая, — прощается он по-немецки.
На фоне группы французских придворных он один похож на настоящего мужчину. Он выше и шире в плечах любого из них, руки у него сильнее, а грудь — шире. И у него на руках крохотная собачка. Зиги.
Я забираюсь в карету, в которой поеду вместе с королевой Каролиной и ее фрейлиной Колетт, потом отодвигаю занавеску и долго-долго смотрю на Адама и Зиги.