Избранница Наполеона

Моран Мишель

— Смотри внимательно! — просит он. — Если мы что-нибудь упустили, Меневаль добудет.

— А список есть? — спрашиваю я. Хоть Наполеон и любит поговорить о равенстве и одинаковой у всех крови, я знаю правду. Он жалеет, что в его жилах не течет королевская кровь.

Он протягивает мне два листка, исписанные сверху донизу почерком Меневаля. Сто пятьдесят пар чулок, тридцать шесть нижних юбок, сто сорок четыре вышитые сорочки, одиннадцать шелковых платьев, восемьдесят кружевных чепцов, бессчетное количество носовых платков и шестьдесят четыре — шестьдесят четыре! — платья из ателье Леруа.

— Есть

еще третья страница, — нервно говорит он. — На обороте.

— Ты ей и нижнее белье заказал? — Я представляю, что было бы, если б мой недалекий муженек Камилло Боргезе осмелился выбирать для меня нижнее белье, и прихожу в ужас.

— Ты же не думаешь, что она в состоянии самостоятельно выбирать себе такие вещи, — говорит он. — Она еще ребенок!

— Ей уже девятнадцать.

— Вот именно! Достаточно, чтобы стать матерью, и не слишком много, чтобы она проявляла строптивость. — Брат кладет руку за полу мундира, как раз на живот — этот жест настолько вошел у него в привычку, что его даже художники на портретах изображают в такой позе. А я вдруг думаю, не болит ли у него желудок, как у меня. Он никогда на живот не жаловался. Но он не говорит и о том, что принимает лекарство от своих припадков.

Я сажусь на край его стола и осторожно спрашиваю:

— Ты здоров?

— А что тебя заставляет думать иначе? — удивляется он и, проследив мой взгляд, убирает руку из-за сюртука. — Конечно, здоров.

— А ты бы сказал мне, если бы заболел?

— Зачем? — Он присаживается рядом. — Ты разве доктор?

— Нет, конечно, но я бы нашла тебе лучшего из докторов.

Он нежно берет мою руку и легонько сжимает.

— Ты хорошая сестра, Паолетта.

Я оборачиваюсь на сундуки, забитые плащами на лебяжьем пуху и сиреневыми сорочками, и меня охватывает непереносимая зависть. В этих нарядах я смотрелась бы куда лучше любой габсбургской принцессы. Какой смысл щеголять в бордовом шелку, если ты толстая, как сосиска, и переваливаешься как утка?

— Говорят, она толстуха, — произношу я, отлично зная, как он ненавидит толстых женщин. И высоких тоже.

— Кто это говорит? — негодует он. В его голосе слышится нервозность, на которую я отвечаю безразличием.

— Да никто. — Я пожимаю плечами. — Это и из портрета видно.

Причем мы все это видели. На картине она восседает в центре тронного зала на возвышении — ни дать ни взять — образ Богоматери.

— Полагаю, мы скоро это узнаем. — Я встаю. — По крайней мере, Каролина. Поль говорит, ты посылаешь ее в Компьень, потому что она королева?

— Этого требует протокол. И не вздумай оскорблять мою жену, когда она приедет! — Он поднимается. — Она габсбургская принцесса!

— Иначе что? Вышлешь меня?

Он хватает меня за локоть. Внезапно он оказывается так близко, что я чувствую вожделение у него в штанах.

— Ты будешь вести себя хорошо! — грозит он сквозь зубы. — В церкви, на каждом торжестве и даже в родильной комнате, когда она будет рожать мне сына. Игры закончены!

Я выдергиваю руку. Но глаза его черны от гнева, и я пугаюсь, что переборщила. Он и за меньшее отправлял людей на смерть. Нет, он не убивает сам. Он посылает их на войну, туда, где идет самое кровавое

сражение, а когда они не возвращаются, он произносит пышные речи и расточает фальшивое сожаление. Я похожим образом устраняла надоевших возлюбленных.

— А это что такое? — быстро говорю я, переключая его внимание на вылепленный из глины миниатюрный макет города у него на столе.

— Это улицы Парижа, — раздраженно бросает он. — Я велел Меневалю его подготовить. — Точно так же на свою коронацию он поручил Меневалю заказать шесть макетов, каждый — высотой с мою ладонь. Мой брат ничего не оставляет на волю случая. Лучше ему дорогу не переходить, но человек, способный распланировать свадьбу по принципу военной кампании, заслуживает восхищения.

Я наклоняюсь к макету нашего города. Путь к Лувру обозначен шнуром: на будущей неделе, первого апреля, свадебная процессия проследует под недостроенной Триумфальной аркой Наполеона, вниз по Елисейским полям и через сад Тюильри. Я уже выбрала себе платье для такого случая. Желтый атлас и тюль, а муфта — из заячьего меха.

— Как тебе луврская часовня? — спрашивает брат. — Я приказал ее подновить.

Да, и даже в миниатюрном изображении видно, насколько она прекрасна. Я думаю о том, как молодо буду выглядеть в мягком свете нефа, освещенная со всех сторон серебристым светом витражей.

— Чудесная!

Тут я замечаю, что Меневаль нашел занятные фигурки, изображающие тех, кто будет присутствовать. Вот Наполеон, он в черном с красным, в треуголке и черных сапогах до колен. А вот Мария-Луиза, волосы у нее сделаны из старой соломы. Я на макете одета в чисто-белое платье, и кто-то не забыл даже про мое колье с камеей. Я стою позади невесты, и хотя меня так и подмывает сказать, что в жизни она будет выше ростом и нескладнее, я сдерживаюсь.

У брата напрягаются плечи.

— Полина, мне нужен наследник.

Поль говорил мне, что он назвал ее плодовитой как крольчиха.

— А что если она окажется бесплодной?

Он поворачивается ко мне, в его глазах — бешенство.

— Почему ты это говоришь?

— Потому что так случается. Иногда.

— Со мной такого не случится.

— Ну, если она не сумеет родить тебе сына, ты всегда сможешь ее выгнать, — говорю я. — И найдешь себе другую. — Только это уже буду не я. Для меня деторождение уже в прошлом. Так мне сказали врачи после рождения моего сына. Так что, если не Мария-Луиза, то кто-то другой. Не я.

— Она родит мне наследника! — убежденно заявляет брат. Я киваю. Он, должно быть, прав. Тогда может случиться, что она ему наскучит — как наскучила Жозефина, которой — вот прелесть! — по приезде Марии-Луизы велено выметаться из Парижа и отправляться в Наваррский замок [6] . Прессе запретили даже упоминать ее имя. Подумать только, перебраться в Нормандию! Жить так далеко на севере — все равно что не жить вовсе.

— Я хочу, чтобы вы с моей новой женой подружились, — говорит брат.

6

Шато-де-Наварр — замок в двух километрах от Эврё в Нормандии.