Избранница Наполеона

Моран Мишель

В коридоре он оборачивается.

— В июле?

— В августе.

— Через три месяца после моего изгнания, — прикидывает он и кладет руку на сердце.

Никогда он не любил меня так, как ее.

Три дня даже маме не удается до него достучаться. Но на четвертый день я слышу в коридоре скрип, и кто-то нерешительно трогает мою дверь.

— Наполеон!

С момента нашей встречи он ни разу не мылся. Волосы спутаны, лицо небрито. Но в глазах — отчаянная решимость.

— Паолетта, — говорит он, — у меня есть сын! И у меня в подкладке зашиты бриллианты.

Союзники оставили мне это крошечное, игрушечное королевство. Но даже игрушки бывают опасными. — Он приникает к моему уху: — Ты мне нужна.

Я закрываю глаза.

Портоферрайо, 26 февраля 1815 года

Генералу Лапи

«Я покидаю остров Эльба. Поведением его жителей я в высшей степени доволен. Возлагаю на них заботы о безопасности сей страны, которой придаю большое значение. Не могу сильнее выразить им свое доверие, как вверив их попечению свою мать и сестру после отбытия войск. И власти, и все население острова могут быть уверены в моей привязанности и особом покровительстве.

Наполеон»

1815 год

Глава 33. Поль Моро

Париж

Февраль 1815 года

— Сундуки тоже будете продавать, месье?

Я смотрю на пустые ящики и улыбаюсь.

— Все.

Хозяин взирает на меня с удивлением.

— Вы не похожи на человека, которого постигли трудные времена.

Не похож. Правда, сегодня я особенно тщательно одевался. Красный бархатный камзол с черными бриджами и ботинками. Черная шляпа с белым страусиным пером.

— В последние годы мне необычайно везло, месье. Я надеюсь, трудные времена у меня далеко позади.

Он понимающе улыбается, потом протягивает мне бумажку с суммой, которую готов заплатить за все мои пожитки. Какая свобода — продать все это! Чувство раскрепощения, такое пьянящее после долгих месяцев приготовлений к отъезду. А кроме того, что бы я стал делать на Гаити с тростью красного дерева? Или с перламутровой шкатулкой?

— Приемлемо? — спрашивает он, а я смотрю на цену.

— Вполне, — отвечаю я. Дело сделано. Я свободен.

Я в последний раз брожу по парижским улицам, гуляю по бульвару дю Тампль с его бесчисленными магазинами и тускло освещенными кафе. Завтра моя карета повезет меня в Гавр, где я сяду на пароход до Гаити. Интересно, кто-нибудь здесь будет помнить мое имя лет через двадцать или же меня станут вспоминать только как чернокожего камергера княгини Боргезе? Если бы это зависело от меня, я бы предпочел, чтобы меня вспоминали как придворного, от богатств Парижа вернувшегося к богатствам своей родной земли. Когда вернусь, я смогу нанять двести работников. И в свои тридцать лет я чувствую себя достаточно зрелым, чтобы возглавить нацию. Я подхожу к кафе «Прокоп» и слушаю разгоряченный спор мужчин о политике. Вольтер, Руссо, Бенджамин Франклин, Томас Джефферсон… В этих креслах сиживали величайшие умы в истории.

Я жестом подзываю официантку, чтобы заказать кофе, как вдруг снаружи доносится пронзительный крик. Солидные мужи застывают за столиками кафе, а мы бросаемся к двери и видим несущуюся по улице толпу.

— Что случилось? — спрашиваю я, и мальчишка-газетчик отвечает:

— Он бежал! Наполеон. И с армией движется на Париж!

Позади меня раздаются крики, и владелец кафе закрывает двери. Я мчусь в свой номер в отель «Крийон», а город, по мере распространения новостей, погружается в хаос. Женщины с детьми кидаются к проезжающим экипажам и умоляют увезти их из города, а мужчины закрывают дома и лавки. «Это неправда», — говорит какая-то дама подруге, но когда издали доносятся орудийные залпы, сомнений ни у кого не остается. «Он направляется в «Крийон», — говорят на улицах. И когда я прибываю к своему обиталищу на площади Согласия, то убеждаюсь, что все правда.

Площадь заполнили тысячи парижан, и я проталкиваюсь сквозь толпу, чтобы что-то увидеть.

Он стоит на балконе, одетый, как всегда, в черное и серое. Он приподнимает шляпу, и люди вокруг меня восторженно приветствуют человека, которого восемь месяцев назад на тех же улицах освистывали. И тут еще один человек выходит на свет и встает с ним рядом. У меня перехватывает дыхание.

Никогда еще она не была так прекрасна. Она в белом шелковом платье, в темных волосах жемчуг, на шее — бриллианты. Она берет брата за руку и вся сияет.

— Я вернулся, — кричит Наполеон, — ради народа Франции. Я здесь для того, чтобы служить величайшей империи в мире!

Реакция толпы оглушительна. Светильники отбрасывают на императора золотой отсвет, и снизу он становится похож на позолоченную статую.

— Отныне ни один человек не будет жить в условиях тирании. Как император, — начинает он, и я перестаю дышать, — я отменяю работорговлю и объявляю всех людей свободными.

Вокруг меня всеобщее ликование, а у меня, при мысли о том, что он сейчас сделал, слезы наворачиваются на глаза. После тринадцати лет он наконец прислушался.

— Более того, — продолжает Наполеон, и толпа стихает, — будь то при моем правлении либо при правлении моего сына, тирании во Франции больше не бывать!

В этот момент в небо летят фейерверки, а внутри «Крийона» начинает играть музыка. Он победно поднимает руку Полины у себя над головой, и у меня с глаз спадает пелена. Мне становится очевидно, что он сейчас делает. Он дает представление. Сцена другая, роль — тоже, а освобождение рабов провозглашено не из каких-то его великих принципов, а потому что для этого акта тема свободы подходит больше всего.

Я отворачиваюсь от этого циничного спектакля и направляюсь прочь через площадь Согласия. Одно слово — и я был бы возвращен во дворец Тюильри, где опять заботился бы о Полине, как все эти тринадцать лет. Я мог бы снова вкушать деликатесы на роскошных банкетах и танцевать под сверкающими канделябрами Фонтенбло. Но что бы теперь ни происходило во Франции с Бонапартами, я уже этого не увижу. Меня здесь не будет.

Глава 34. Мария-Луиза, герцогиня Пармская