Избранница
Шрифт:
Патрик не мог скрыть своего удовольствия и робко признался ей:
— Я счастлив, как ласточка, вернувшаяся в родное гнездо.
У Марины появился позыв к рвоте, однако Анхела — само лицемерие — радостно улыбнулась и произнесла:
— Какая чувствительность! От твоих слов у меня мурашки по коже забегали.
Марина продолжала улыбаться и махать рукой, приветствуя своих поклонников.
По мере того как кавалькада углублялась
Она не могла сказать то, что думала, она не могла позволить себе сделать неверный шаг, ни в коем случае не могла позволить себе беспечность…
— Ты само совершенство. Ты так же совершенна, как снежинка, — шептал Патрик.
Марина подняла глаза, собираясь воздать лицемерную благодарность за столь лестные слова, но тут взглянула в сторону и заметила стройного пажа, который пристально наблюдал за ней из-за ветвей дерева. Его черные глаза горели, он пристально следил за ней.
Марине померещилось… Нет, это ведь не Цицерон!
Цицерон
Они ехали рядом, секретничали, улыбались, поедали друг друга глазами. И казались хорошей парой. Новая Анхела, более холодная и властная, чем его Анхела, удивительным образом мало отличалась от крепкого ирландца, выряженного в одежды средневекового воина.
Обнаружив живого Патрика, Цицерон испытал облегчение — Анхела уже не была серийной убийцей, какой ее хотела изобразить Луси. Однако он сам снова оказался в своем обычном положении — на верхушке любовного треугольника. В опасной точке, откуда можно было легко рухнуть и свернуть шею.
Цицерон был лишним.
Цицерон чувствовал себя точно гусеница. Он уже насмотрелся и мог бы поклясться, что Анхела его тоже заметила.
Конная кавалькада, растянувшаяся на километры, немного устало, но изящно продвигалась вперед, придавая окружающей местности красочность, насыщая лес эссенциями, духами и наполняя ночь шелестом шелков и парчи.
В тиши слышалась музыка конского топота. Это был самый красивый ночной выезд, какой только доводилось наблюдать человеку.
Цицерон твердил себе, что не один компьютерный фанатик перерезал бы себе вены лишь ради того, чтобы побывать здесь. Другим такое и во сне не приснится, однако он сам не получал удовольствия от этого спектакля, а молча страдал, время от времени поднимая глаза на Анхелу и Патрика, ехавших рядом.
Почему все это не доставляет ему радости? Почему он все время нажимает на клавишу «проигрывание»? Он мазохист? Он ревнует? Зачем ему надо было влюбиться в самую оригинальную из девушек? Что он здесь делает, в первом ряду, разодетый пажом, среди толпы волшебных существ, чувствуя, как сзади в него впивается ветвь ясеня, опасаясь за свою голову, страдая от голода и ревности? Почему он не может не
Луси и Антавиана, заметив Анхелу верхом рядом с Патриком, чуть не лишились рассудка, но Цицерон не разделял их настроения.
— Патрик жив!
— Анхела околдовала его!
Цицерону уже не хотелось ни защищать Анхелу, ни утверждать, что она невиновна Он отстранил назойливую ветку, стряхнул листья, прилипшие к его чулкам, и попрощался на французский манер:
— Я смываюсь!
— Куда? — тут же спросила Луси.
Больше всего ему претило в Луси ее неуемное желание подчинить его своей воле.
— Туда, где ты меня не найдешь, — нелюбезно ответил Цицерон, желая задеть ее.
— Искать Лилиан, — вместо него ответила Антавиана, не сомневаясь, что все остальные лезут из кожи вон, чтобы исполнить ее каприз.
Цицерон не стал опровергать ее слов. Ему не хотелось цапаться с Антавианой, ведь только она (или так казалось) знала, как выбраться отсюда.
Хотя Цицерон слышал шаги Луси, следовавшей за ним, он не обернулся и ни разу не подал вида, что заметил ее, а сразу нырнул в толпу, затерялся среди сотен странных лиц, развернулся на все сто восемьдесят градусов и сбил Луси со следа.
Цицерон направился к замку, его зачаровала конструкция этого сооружения; ему захотелось заглянуть в его многочисленные углы. Возможно, там найдется библиотека, где удастся раздобыть план этой территории, возможно, встретится волшебник или мудрец, который посоветует, как лучше выбраться из этого холма.
В одном у него была полнейшая ясность — раз он в обществе фей, то о еде нечего и думать. Любая еда, которую он проглотит, навеки свяжет его с этим миром.
Как Цицерон и предполагал, в замке никого не оказалось. Никого не оказалось в башнях для наблюдения, никого не оказалось на подъемном мосту, никого не было на зубчатых стенах, никого — на большой парадной лестнице, никого в покоях, никого на кухнях, никого в банкетном зале.
Цицерон совершенно спокойно прошелся по замку, заглянул в лари, где хранилась одежда и посуда, поднимал соломенные тюфяки, под которыми тараканы завели гнезда, открывал стенные шкафы, набитые горшками с медом и экзотическими специями.
В ожидании большого пира на длинных дубовых столах стояли бокалы и чаши из металла, а в углах просторного зала были расставлены лютни и арфы — инструменты, которые заиграют на ночном балу после окончания конного выезда. Однако нигде не было ничего, что бы напоминало книгу, карту или план.
Цицерон поднялся по лестнице и осмотрел зал за залом, пока в королевских покоях не нашел спальню, в которой ощутил аромат Анхелы. Наверно, она здесь отдыхала, красилась и причесывалась, возможно, лежала на этой постели с балдахином какое-то время, стараясь немного вздремнуть.
Цицерон рыскал как собака, ища новых следов, как вдруг, пока он ползал на четвереньках, обнюхивая ковер, до него неожиданно донеслись голоса. Цицерон тут же узнал их.
Это были голоса Лилиан и Пурпурной феи, которые перебивало шуршание крыльев: