Избранное: Христианская философия
Шрифт:
Совершенно очевидно, что именно этот вывод и собираются отвергнуть противники признания конечных причин. «Цель — это психологический термин, — говорит Джулиан Хаксли, — и приписывать цель какому-нибудь процессу просто потому, что его результаты в какой-то мере напоминают результаты подлинно целенаправленного процесса, совершенно неправомерно, так как это представляет собой простую проекцию наших собственных идей на структуру природы» [1207] . Мы, конечно же, так и делаем, но почему нам нельзя этого делать? Нам нет необходимости проецировать наши идеи на систему природы: они принадлежат ей сами по себе. Наши идеи находятся в системе природы, потому что мы сами находимся в ней. Любая вещь, которую человек созидает разумно, созидается с определенным намерением и целью, являющейся конечной причиной его действия. Что бы ни делали рабочий, конструктор, предприниматель, писатель или художник, все это представляет собой лишь осуществление определенной цели с помощью разумно выбранных средств. Нет ни одного примера какого-либо механизма, который создал себя сам и спонтанно возник благодаря механическим законам материи. Через человека, который является неотъемлемой составной частью природы, столь же неотъемлемой ее частью становится и целенаправленность. Итак, можно ли считать произвольным (зная изнутри о том, что наличие организации всегда означает и наличие цели) тот вывод, что везде, где существует организация, существует и цель? Я прекрасно понимаю ученого, отвергающего такой вывод как совершенно ненаучный. Я понимаю и того ученого, который говорит мне, что, как ученому, ему нет никакой необходимости делать какой-то вывод о возможной причине действительного существования организованных тел. Однако я совершенно не могу понять,
[1207]
Huxley J. Op. cit. chap, vi, p. 173.
Почему вывод о том, что на основании биологического прогресса можно говорить о существовании цели во вселенной, должен восприниматься как заблуждение? Потому что, отвечает Джулиан Хаксли, «можно показать, что это представляет собой такой же естественный и неизбежный результат борьбы за существование, как адаптация, и является не более таинственным, чем, например, увеличение бронебойной силы снаряда и прочности брони в течение последнего столетия» [1208] . Быть может, Хаксли считает, что в течение последнего столетия стальные листы так же стихийно потолстели, как потяжелели артиллерийские снаряды? Иными словами, не утверждает ли он, что в человеческой промышленности целенаправленности нет совсем, как ее нет в остальном мире? А может быть, он, напротив, утверждает, что во всем остальном мире она так же изобилует, как, по-видимому, и в промышленности? Во имя науки он утверждает и то, и другое, а именно, что адаптация организмов, где нет никакой целенаправленности, которая могла бы ее объяснить, не более таинственна, чем адаптация в человеческой промышленности, где целенаправленность всюду ее объясняет. Итак, адаптация, возникшая в результате бесцельной борьбы за существование, не более таинственна, чем адаптация, возникшая в результате борьбы целенаправленной, — я не знаю, является ли такое утверждение «обычным заблуждением», но на заблуждение оно очень похоже. Это заблуждение ученого, который, не зная, как ставить метафизические проблемы, упрямо не желает признавать правильные метафизические ответы на них. В Inferno [8*] мира познания для такого греха предусмотрено особое наказание: повторное низвержение в мифологию. Итак, Джулиану Хаксли, который более известен как выдающийся зоолог, надо отдать должное: к уже и без того немалому семейству олимпийцев [1209] он присовокупил бога Борьбы.
[1208]
Ibid., p. 172.
[8*]
Декарт Р. Указ. соч. Т. 2. С. 498.
[1209]
Относительно философских трудностей, к которым приводит такое понятие эволюции, см.: Thompson W.R. Science and Common Sense, p. 216–232.
Мир, утративший христианского Бога, не может не походить на мир, еще не обретший Его. Подобно миру Фалеса и Платона, наш современный мир «полон богов». Здесь есть и слепая Эволюция, и проницательный Ортогенез, и благоволящий Прогресс, и другие, которых лучше не называть по имени. Зачем без надобности оскорблять чувства тех, кто сегодня им поклоняется? Важно, однако, понять, что человечество неизбежно будет все сильнее и сильнее подпадать под обаяние новой научной, социальной и политической мифологии, если мы решительно не изгоним эти пьянящие понятия, влияние которых на современную жизнь становится устрашающим. Миллионы людей умирают от голода и истекают кровью до смерти, потому что две или три из этих обожествленных абстракций, псевдонаучных и псевдосоциальных, ныне пребывают в состоянии войны. Ведь когда боги сражаются между собой, умирать приходится людям. Разве мы не можем понять, что эволюция в значительной степени будет такой, какой мы сами ее сделаем? Что Прогресс — это не какой-то закон, который автоматически сам себя исполняет, а нечто, чего люди должны терпеливо добиваться своею волей? Что Равенство — не реальная данность, а идеал, к которому надо постепенно приближаться, основываясь на справедливости? Что Демократия — это не главная богиня некоторых сообществ, а великолепное обетование, которое надо исполнить всем, упорно стремясь к содружеству, если эти все достаточно сильны для того, чтобы передавать его из поколения в поколение?
Я думаю, можем, однако, сначала надо о многом как следует поразмыслить, и здесь, несмотря на вошедшую в поговорку беспомощность философии, она могла бы кое в чем помочь. Беда многих наших современников не в том, что они агностики, а в том, что они являют собой введенных в заблуждение теологов. Настоящие агностики встречаются крайне редко, и они никому не приносят вреда, кроме самих себя. У них нет никакого Бога и равным образом нет никаких богов. К сожалению, гораздо чаще встречаются псевдоагностики, которые, сочетая научные знания и социальную щедрость с полным отсутствием философской культуры, заменяют опасными мифологиями естественную теологию, которой даже не понимают.
Проблема конечных причин обсуждается этими агностиками, наверное, чаще всего. Как таковая, она особенно привлекает наше внимание, однако представляет собой лишь один из многих аспектов самой главной из всех метафизических проблем — проблемы Бытия. Позади вопроса о том, почему существуют организованные существа, мы находим еще один, более глубокий, который я формулирую словами Лейбница: почему существует нечто, а не ничто? Здесь я снова прекрасно понимаю ученого, который отказывается его задавать. Он вправе сказать мне, что такой вопрос не имеет смысла. С научной точки зрения в нем, действительно, смысла нет [1210] , однако с метафизической — есть. Наука может многое объяснить в этом мире, и, быть может, однажды она объяснит все, что в действительности представляет собой мир явлений. Однако почему нечто вообще есть, или существует, наука не знает, и не знает как раз потому, что не может даже задать такой вопрос.
[1210]
Враждебность, проявляемая полностью математизированной наукой по отношению к ни к чему не сводимому акту существования, — вот что, согласно вполне справедливому замечанию А.Бергсона, лежит в основе ее противостояния самой длительности. Мальбранш считал, что существование материи недоказуемо, и делал вывод, что уничтожение материального мира Богом никоим образом не скажется на нашем научном его познании. Сэр Артур Эддингтон, конечно же, не согласился бы с метафизикой Мальбранша, однако его собственный подход к проблеме существования — подход эпистемологический, предполагающий особый свод знаний, которые мы называем современной физикой; отсюда и аналогичный вывод, согласно которому с такой точки зрения «речь никогда не заходит о приписывании физической вселенной таинственного свойства, именуемого существованием». См.: The Philosophy of Physical Science (Cambridge, University Press, 1939), chap, x, p. 156–157. Взамен «метафизического понятия реального существования» сэр Артур предлагает «структурное понятие экзистенции», которое определяет на с. 162–166. По сути дела, речь идет о метафизическом понятии бытия, которое не «туманно» (р. 162), а построено по принципу аналогии; что касается действительного существования, то оно представляет собой не предмет понятия, а предмет суждения. Заменять «реальное существование» «структурным» значит тяготеть к выводу, согласно которому «независимое существование» для той или иной данности представляет собой «ее существование в качестве одного из слагаемых структуры», тогда как ее несуществование — «дыру, образующуюся в этой структуре или прилагаемую к ней» (р. 165). Иными словами, независимое существование или несуществование элемента находится в жесткой зависимости от его целого. Существовать — значит «содействовать чему-либо», прекращать существовать — значит прекращать это содействие. Однако для того, чтобы содействовать существованию какого-то целого, вещь сначала сама должна существовать, а определять смерть человека дырой, которую она создает в его семье, значит довольно отстраненно смотреть на то, что самому умирающему представляется крайне индивидуальным событием.
Единственно возможный ответ на этот высший вопрос заключается в том, что каждая экзистенциальная энергия, каждая отдельно существующая вещь в своем существовании зависит от чистого
[1211]
Сэр Артур Эдцингтон сетует на то, что философы ничего не делают, чтобы разъяснить «мирянам» смысл слова «существование». См.: The Philosophy of Physical Science, chap, x, p. 154–157. В качестве примера, свидетельствующего о его двусмысленности, сэр Артур приводит суждение: «Есть задолженность банку». Представляет ли собой «задолженность банку» нечто существующее? Ответ таков: и да, и нет. Глагольная форма «есть» имеет два различных значения согласно тому, что она обозначает: 1) действительное существование вещи; 2) или соединение предиката с субъектом в суждении. В первом случае в банке реально наличествует чек, однако верно и то (во втором случае), что «этот чек есть задолженность». Сказать, что «чек есть задолженность», вовсе не значит сказать, что «задолженность» действительно есть, или существует.
[1212]
Некоторые ученые, еще осознающие значимость аргумента от замысла, сказали бы, что не чувствуют «необходимости в Творце, полагающем начало Вселенной». См.: Compton A.H. The Religion of Scientist, p. 11. Иными словами, они не понимают, что эти две проблемы, по существу, представляют собой одно и то же. Замысел предстает перед ними как факт, существование которого требует объяснения. Но почему бы тогда не рассматривать протоны, электроны, нейтроны и фотоны как факты, существование которых тоже требует какого-то объяснения? Почему существование этих элементов менее таинственно, чем существование их соединений? Многие ученые не задают второго вопроса по одной причине: на сей раз они не могут не заметить, что, по существу, эта проблема не является научной. И все-таки природа обеих проблем одна и та же. Если причина существования организмов лежит вне природы их физико-химических элементов, она выходит за пределы физического миропорядка и, следовательно, является трансфизической, т. е., собственно говоря, метафизической. Иными словами, если в элементах нет ничего, что могло бы объяснить природу замысла, наличие этого замысла в хаосе элементов с той же необходимостью предполагает творение, с какой его предполагает само существование этих элементов.
[1213]
Доктор АКомптон являет собой интересный пример того множества ученых, которые, по-видимому, не осознают, что попадают в другую область, когда от науки переходят к философии, а от нее — к религии. Для них «гипотеза Бога» — просто еще одна из тех «рабочих гипотез», которые ученый временно принимает как истинные, несмотря на то, что ни одна из них не может быть доказана. Отсюда делается вывод, что «вера в Бога может быть вполне научной установкой, даже если мы не можем обосновать правильность основанного на ней убеждения». См.: Compton Α. Η. The Religion of a Scientist, p. 13. В данном случае мы имеем дело с прискорбным смешением языков. Да, принцип сохранения энергии и понятие эволюции — гипотезы, но это научные гипотезы, потому что научное истолкование наблюдаемых нами фактов зависит от того, принимаем ли мы эти гипотезы или отвергаем. Существование или несуществование Бога, напротив, представляет собой положение, признание или отрицание которого не определяет никаких изменений в структуре нашего научного объяснения мира и нисколько не зависит от содержания науки как таковой. Если, к примеру, допустить, что в мире присутствует замысел, существование Бога нельзя полагать как научное объяснение присутствия замысла в этом мире: оно представляет собой метафизическое объяснение; следовательно, Бога надо полагать как метафизическую необходимость, а не как научную вероятность.
Сделаем еще один шаг и сравним ошибку некоторых агностиков с подобной ошибкой. Неспособность очень многих метафизиков провести различие между философией и религией сказывается на естественной теологии не менее пагубно, чем посягательства псевдометафизической науки. Метафизика полагает Бога как чистый Акт существования, однако она не дает нам никакого понятия о Его сущности. Мы знаем, что Он есть, но не постигаем Его. Бесхитростные метафизики, сами того не желая, заставляют агностиков верить, что Бог естественной теологии — это «часовщик» Вольтера или «плотник» из дешевой апологетики. Во-первых, никогда не было никаких часов, созданных часовщиком; «часовщики», как таковые, просто не существуют; часы делают люди, которые знают, как их делать. Равным образом, утверждать Бога как верховную причину того, что есть, значит знать, что Он есть Тот, Кто может творить, потому что Он есть «Тот, Кто есть»; однако о природе абсолютного существования это говорит нам еще меньше, чем любая плотницкая работа — о человеке, который ее сделал. Будучи людьми, мы можем утверждать Бога только на основании антропоморфных причин, однако это не обязывает нас полагать Его как антропоморфного Бога. Вот что говорит святой Фома Аквинский:
«Глагол "быть" употребляется двояко: во-первых, он обозначает акт существования (actu essendi) и, во-вторых, — построение тех суждений, которые душа измысливает, соединяя предикат с субъектом. Беря глагол "быть" в первом отношении, мы знаем "бытие" Бога (esse Dei) не больше, чем Его сущность. Мы знаем его только во втором отношении, ибо мы поистине знаем, что образуемое нами суждение о Боге, когда мы говорим "Бог есть", — суждение истинное, и мы знаем об этом из Его действий» [1214] .
[1214]
Saint Thomas Aquinas. Summa theologica, Pars. I, qu. 3, art. 4, ad 2m
Если Бог естественной теологии таков, тогда истинная метафизика достигает своей вершины не в понятии, будь то Мысль, Благо, Единое или Субстанция. Кульминация не достигается даже в понятии сущности, будь то сущее самого Бытия. Ее последнее слово — не ens, a esse, не сущее, а бытие. Последнее усилие истинной метафизики заключается в том, чтобы утвердить Акт с помощью акта, т. е. через акт суждения утвердить высший Акт существования, сама сущность которого, поскольку она долженствует быть, превосходит человеческое разумение. Когда метафизика подходит к концу, начинается религия. Однако единственный путь, который может привести человека туда, где начинается истинная религия, должен с необходимостью вывести его за пределы созерцания сущностей — к самой тайне существования. Отыскать этот путь не очень трудно, но немногие отваживаются идти по нему до конца. Соблазненные внятной красотой науки, многие утрачивают всякий вкус к метафизике и религии, а другие, которых немного, погружаясь в созерцание некой верховной причины, приходят к осознанию того, что, в конце концов, метафизика и религия должны встретиться, но не могут сказать, где и как; в результате они отъединяют религию от философии или отвергают религию во имя философии, если, вослед Паскалю, не поступают наоборот. Почему мы не можем хранить истину и хранить ее целиком? Это возможно. Но это могут сделать только те, кто понимает: Тот, Кто есть, т. е. Бог философов, един с ТЕМ, КТО ЕСТЬ, Богом Авраама, Исаака и Иакова.
Перевод выполнен А.П.Шурбелевъш по изданию: Gilson E. God and Philosophy. New Haven, 1960
Примечания переводчика
[1*]До бесконечности (лат.).
[2*] Кто есть (лат.).
[3*] Само бытие (лат.).
[4*] Последний довод (лат.).
[5*] Последние пределы (лат.).
[6*] Наука, изучающая врожденные уродства (греч.).
[7*] Бог простаков (франц.).
[8*] Ад, преисподняя (итал.).