Избранное в 2-х томах (Том 1, Повести и рассказы)
Шрифт:
– Отец говорит, что нет.
Ветер достал из-под косынки прядь русых волос и стал играть ими, лаская щеку девушки. Раздосадованная, она повернулась лицом к ветру, чтобы он же уложил прядь на место.
– Вы позавчера видели журавлей?
– Как же! Видел.
– Вам кто-нибудь показал или сами увидели?
– Сам. Пахал на Реуте.
И она сама увидела! Они сами увидели их! Это все не случайно.
Георге сорвал несколько стебельков сухой травы, принялся плести. Спросил Русанду:
– Чего ты никогда не приходишь в клуб? Не пускают?
– Нет, пускают.
– Тогда
Она нагнулась, чтобы поднять выпавшую из кошелки горошину.
– А с кем я пойду?
И покраснела как мак - вот бывает же так, само по себе слово сорвется с языка! Зря она не послушалась отца - земля еще холодная, и горох может погибнуть. Снова нагнулась - поднять сапу, и Георге увидел в кармашке ее кофточки два зеленых стебелька.
– Что у тебя там, если не секрет?
– Подснежники. Хотите?
Она быстро вынула их и робко протянула ему.
– Ты была в лесу?
– спросил Георге, тщательно очищая корешки.
– Они растут у нас в саду. Очень много их растет!
– Неужели? Вот тебе и новые фрукты.
Взял корешки в рот и на мгновение почувствовал мягкую, свежую теплоту. Тайком взглянул на кармашек, откуда их вынула девушка, и спросил:
– Вечером пойдем в клуб?
– Кто будет играть?
– Две скрипки. Придет мош Дэнуцэ с внуком.
– Если будут два музыканта, пойду.
Солнце клонилось к закату.
– Тогда я зайду за тобой вечерком.
– Приходите.
Георге поднялся и пошел к своей телеге. На ходу он обернулся. Русанда рыхлила грядки для гороха, и ветер, оставшись наедине с девушкой, снова трепал ей волосы.
"Скажи на милость, у бади Михалаке в саду подснежники, а я и слыхом не слыхивал!"
13
Георге поднялся из-за стола, убрал за собой посуду. Тетушка Фрэсына сидела на скамеечке перед печью, подкладывала в огонь дубовые щепки и внимательно следила за сыном. Георге надел пиджак, который носил обычно в праздники, надел шляпу и стал скручивать цигарку на дорогу.
– Георге...
– Тетушка Фрэсына от удивления схватилась за правую щеку, словно у нее заломило зубы.
– Не записался ли ты в комсомол?
– Чет. С чего ты взяла?
– Почему же ты не перекрестился?..
– Ей-богу, забыл.
– Разгневаешь бога, Георге! Перекрестись хоть сейчас.
– Э-э, ладно, вечером.
И ушел. Тетушка Фрэсына вышла за ним, закрыла наружную дверь, потом снова уселась на скамеечку и продолжала подкладывать в печку сухие дубовые щепки.
Как ярко горит дуб весной! Только гул, и пламя, и жар, ни капельки дыма. Сегодня Георге привез полную телегу хвороста, но не успел разгрузить, даже плуг не снял с телеги. Было как-то странно - он никогда не оставлял на ночь неразгруженную телегу. А что, если плуг и завтра, и послезавтра будет ночевать в телеге?
Тетушка Фрэсына оборачивается к иконам, и трижды крестится, и опять подкладывает хворосту в печь. Смотрит, как ярко горит огонь, и из пламени выплывают давно прожитые годы, давно забытые радости, давно выплаканные горести.
Откуда и когда появились в их селе эти Дойнару - один господь знает. Достойные, трудолюбивые хозяева, каких мало! Сколько она помнит, люди всегда покупали у них пшеницу на семена, самые веселые вечеринки
Смотришь на кого-либо из этих Дойнару - и степенный, и хозяйственный, и жена у него молодая, хоть бери и снова выдавай ее замуж. Но ему все мало мало работы, мало веселья, мало народу в деревне. И уж если влезет эта земля ему в душу, он будет рыть ее как крот, гектар за гектаром, пока не сгорит, как свечка, в сорок лет, свалившись на свежих бороздах. Ну а если пойдет по корчмам, то будет пить, пока не околеет где-нибудь под забором. А если заманят его дороги, то никогда не вернется больше в свое село.
Тетушка Фрэсына подкладывает еще в печку, подгребает угли, вздыхает. Странные они бывали, эти Дойнару, но красивые... Господи, почему ты наделяешь такой красотой именно то, что недолговечно!
В селе никто не выдавал за них своих дочерей, и все же не было девушки, которая не мечтала бы сбежать из дому с каким-нибудь Дойнару. Разве сама она не убежала к своему Ариону, будь ему земля пухом? Ходил, сколько он ходил к ним, но ни мать, ни отец не отдавали ее. Когда она родила Георге, мать заходила к ним несколько раз, а отец так и умер, не переступив их порога. Никак не мог простить: была она единственная дочка в семье, сыновья еще были, а дочек - только одна.
И такой красивый был ее Арион, что не проходило свадьбы, на которой бы невеста не станцевала с ним, и такой работящий, что они прямо из ничего построили хату, и такой был заботливый, добрый, что за все годы, прожитые вместе, ни разу не посмотрел на нее косо.
А когда Георге было уже три года, Арион стал по пятницам ездить в соседний городок продавать бочонки. Сам научился их делать зимой от скуки и наклепал целую гору. И вот в одну из пятниц случилась на базаре великая драка. В ту пору появилась в Раденах на редкость красивая и ладная девушка по имени Сафта. Ее сватали, заманивали, уговаривали, а она все выбирала, пока парни из разных деревень не взвились друг против друга и однажды в пятницу посреди ярмарки не затеяли великую драку. То ли драка началась возле его бочонков, то ли та девушка ему самому понравилась, но Арион тоже ввязался в эту свалку. Вернулся он с ярмарки смурной, обтрепанный, те ярмарочные счеты не давали ему покоя, и на этом стала сходить на нет их семейная жизнь.
Днем он еще кое-как забывался в работе, а ночью вставал тихо, стараясь никого не разбудить, выходил во двор, взбирался по лестнице к чердаку и там сидел на верхней перекладине до зари, не выпуская изо рта цигарку. Оттуда видны были Радены. Потом все чаще стали манить его дороги, и хозяйство их таяло на глазах. Так и не успели достроить дом, не успели, и стоит хата полуслепая по сей день.
В одно из воскресений он только выехал со двора и вдруг вернулся. Распряг лошадей и сказал ей, чтобы принесла вина из погреба. Белого, которое крепче. Обычно он никогда не пил свое вино, а тогда пил так, что она еле успевала подливать. И после того, как выпил целый кувшин, положил плуг на телегу и впряг лошадей. И, увидев, что он в воскресенье уезжает с плугом, она взяла Георге на руки и стала с ним в воротах.