Избранное в 2 томах. Том 2

Смолич Юрий Корнеевич

— На елку?

— На елку, панна Ольга, — смутился Пахол. — У нас ведь елка…

Ольга смотрела на Пахола, плохо понимая его.

— Вы устроили елку? В такую тяжкую пору?..

Пахол сказал нравоучительно:

— Дети это дети, панна Ольга. Они должны оставаться детьми и в тяжкую пору…

Он взял Ольгу под руку и повел ее на третий этаж.

— Где же вы достали елку?

— Я присмотрел небольшое деревце в парке за городом и срубил его утром, когда ездил на машине за дровами для начальника. А в церкви я купил две свечки, какие ставят святым.

Пусть и дети будут святыми. Свечки совсем тоненькие, но они очень длинные, и из двух я накроил целый десяток.

— Ян!..

Больше Ольга ничего не могла сказать. У нее не было сил, она промерзла, ей только что наплевали в душу, — и слезы душили ее.

Посреди комнаты стояла в вазоне елка — свежая, зеленая и душистая. Всю квартиру наполнила она ароматом. Это был грустный аромат детства — беззаботной и спокойной поры. Он навевал смутные воспоминания, и от него щемило сердце. Жарко потрескивая, на ветках горели свечки, и запах тающего воска смешивался с запахом хвои. На елке висели украшения: карамельки в разноцветных бумажках. Ольга насчитала их шестьдесят. Это были карамельки, которые Пахол получал по две в день — к утреннему и вечернему кофе. Весь этот месяц он пил кофе без карамелек, сберегая их для украшения задуманной елки. На верхушке елки светилась большая красная звезда со свечкой внутри.

— Ничего, — ответил Пахол на предостерегающий взгляд Ольги. — Если кто-нибудь постучится в дверь, достаточно будет наклонить звезду, свечка подожжет ее и бумажка вспыхнет. А елка сама по себе это никакая не крамола, с вашего позволения, панна Ольга.

Валя и Владик стояли перед елкой молчаливые, притихшие. Каждый год мама устраивала им елку, и на елке было так весело: много детей, танцы, песни и подарки. А теперь детей не было, подарков тоже, а рояль, да и патефон давно уж пошли на подсолнечное масло и муку. Валя смотрела на звезду, Владик — на карамельки.

Когда Ольга вышла из задумчивости и огляделась, Пахола не было в комнате.

Впрочем, он вскоре вернулся: на руках он нес больную внучку соседки из сорок второй квартиры. Он посадил ее на стул, кивнул Ольге пальцем, как заговорщик, и опять исчез. Через несколько минут он снова вернулся — с детьми. Так Пахол собрал десять человек детей — из всех квартир в подъезде.

Дети стояли перед елкой, щурились на яркие огни и бледно улыбались. В их улыбках были и горечь, и снисходительность взрослых, которые прощают малышам их игры и наивные развлечения. Детские личики были грустны и худы. Тени легли у детей под глазами. От желтоватого света свечек эти тени казались зеленоватыми.

— Внимание! — сказал Пахол. — В круг!

Он поставил детей в круг, сам стал с ними и повел их вокруг елки.

Потом Пахол запел украинскую щедровку:

Щедрик-ведрик, Киньте вареник, Грудочку кашки Кiльце ковбаски!

Мать отвернулась лицом к стене.

— Ну, ну! — подбадривал Пахол

малышей, притопывая своими огромными бутсами. Он пел тенором с чистым тремоло в верхнем регистре.

Дети понемногу оживились. В комнате было тепло, мерцали свечки, пахло ярым воском и разогретой хвоей.

— Щедрик-ведрик, — затянули детские голоса, — киньте вареник, грудочку кашки, кiльце ковбаски…

Ольга отошла в тень. Она не хотела, чтобы Пахол видел сейчас ее лицо.

А Пахол прихлопывал в ладоши, прыгал козлом и затягивал одну колядку за другой. Потом он повел детей в другую сторону.

— На рождество ходим, добрых людей ищем…

Дети уже перестали робеть. Они пели с Пахолом песни. Вареников, кашки и колбас никто не давал, но на елке висели карамельки, сверкали свечки, и детям стало весело.

Когда свечки догорели, Пахол усадил детей на пол, а сам стал разбирать елку. Он снял шестьдесят карамелек и разделил их поровну между всеми. Потом он по одному отнес детей по домам.

Когда он вернулся, отнеся последнего ребенка, внучку больной соседки из сорок второй квартиры, Валя и Владик уже спали. Елка стояла посреди комнаты, темная, осиротелая. Только красная звезда, тоже потемневшая и потускневшая без свечи, виднелась еще на верхушке.

— Ян, — сказала Ольга, — подарите мне звезду.

— Нет, — сказал Пахол, — с вашего позволения…

Он снял красную звезду и поднес ее к огоньку коптилки. Звезда вспыхнула и сгорела.

Ольге стало очень грустно, когда звезда сгорела. Ей так хотелось красной звезды. Она поймала себя на этой сентиментальности и покраснела, как Пахол.

— Какой вы добрый, Ян, — сказала Ольга, — и как вы умеете обращаться с детьми.

— Дети! — позвала мать.

— Они уже спят, мамочка, — ответила Ольга.

— Я не малышей зову, — сказала мать, — а тебя с Яном. Подойдите ко мне.

Ольга с Пахолом подошли.

— Дети, — сказала мать, когда Ольга с Пахолом стали около нее. — Сохраните жизнь малюткам…

Она затихла, слеза повисла у нее на ресницах и покатилась по щеке.

Пахол затоптался на месте, стал шарить по карманам, — у него было множество карманов во френче, и все они были битком набиты, — и наконец извлек нужную вещь. Это был маленький пузырек, с виду похожий на аптекарский.

— Смотрите, — сказал Пахол, показывая на свои наручные часы, — без трех минут двенадцать. С вашего позволения, мы выпьем сейчас за наступающий Новый год.

В пузырьке было вовсе не лекарство, а ром.

Пахол поспешно разлил ром по рюмкам, — он очень торопился, чтобы не опоздать к двенадцати часам. Он подал рюмку и матери, чтобы та хоть пригубила ее.

— Двенадцать! — торжественно объявил он. — С вашего позволения, с Новым годом, с новым счастьем! — Он пригубил, но тотчас же снова поднял рюмку. — За Новый год над Харьковом и Мукачевом!

— В таком случае, — сказала Ольга и с грустной улыбкой тоже подняла рюмку, — с вашего позволения, за Новый год и над Прагой, Белградом, Варшавой, и над всеми землями, захваченными фашистами…