Избранное в двух томах. Том 2
Шрифт:
спора потерял свой смысл, забылся. Память же о присущей Гагарину твердей
линии — делать то, что, как ему представлялось, он обязан был делать, —
осталась.
Ну, а как же все-таки со славой Гагарина? Мне кажется, что нес он ее очень
легко. Нигде и ничем не афишировал. Более того, пользовался каждой
возможностью, чтобы сделать как бы шаг в тень в интересах более справедливого
воздаяния тем, кого считал в этом смысле более достойными.
Накануне своего
участников пуска на площадке перед уже установленной ракетой, Гагарин заявил:
«Мы все делаем одно и то же дело, каждый на своем рабочем месте».
И твердо стоял на этой точке зрения в дальнейшем, уже неся на своих плечах
груз всемирной известности. Однажды прямо сказал в очередном интервью:
«Порой становится обидно, когда говорят о космонавтах, поют о космонавтах, сочиняют книги и стихи. Но ведь космонавт — это тот человек, который
завершает работу сотен и тысяч людей. Они создают космический корабль, топливо, готовят весь комплекс к полету. Придет время, и мы узнаем их имена. .»
(Не забудем: это говорилось тогда, когда даже С. П. Королев и М. В. Келдыш
именовались таинственно и безлично — Главным конструктором и Теоретиком
космонавтики. ) Так же вел он себя и по отношению к товарищам-космонавтам, выполнившим полеты после него.
132 Очень запомнилась мне телевизионная передача в августе шестьдесят
второго года, после одновременного полета А. Николаева и П. Поповича на
космических кораблях «Восток-3» и «Восток-4». На экранах телевизоров
появились сидящие за небольшим овальным столиком все четыре имевшихся к
тому времени в наличии советских космонавта: Гагарин, Титов, Николаев, Попович. В своем выступлении Гагарин усиленно напирал па то, что ему
«неудобно перед товарищами: я же сам всего один виток сделал, а они вон
сколько!». О том, что он был первым, разумеется, не напоминал. Несколько столь
же подчеркнуто скромных слов сказал и Титов. Им обоим явно хотелось, чтобы
этот день был не их праздником, а праздником их товарищей Андрияна
Николаева и Павла Поповича, только что вернувшихся из космических полетов, объективно говоря, действительно более сложных, чем предыдущие. И первые
космонавты мира всячески старались держаться в тени и делали все от них
зависящее, чтобы так оно и получилось.
Впоследствии сам Гагарин не раз замечал, что в его назначении сыграл свою
роль элемент случайности. Бессмысленно было бы сейчас, задним числом, дискутировать с этим высказыванием или гадать, чем оно было продиктовано: просто скромностью или действительным убеждением.
Но позднее приходилось слышать и даже читать,
выбрать из шести одного (точнее, двух: Гагарина и Титова) — вообще не стояло.
Всем, мол, чуть ли не с самого начала было очевидно: только Гагарин — никто
другой!. В действительности у каждого из первой «шестерки» были свои
сильные стороны, свои собственные присущие только ему физиологические, психологические, интеллектуальные преимущества. В частности, некоторые из
нас, имевших прямое отношение к подготовке космонавтов, при обсуждении
кандидатур на первый полет называли Титова. Так что выбирать —
приходилось. .
И выбирать, если быть вполне точным и рассматривать всю историю
вопроса, даже не из шести, а из нескольких тысяч возможных претендентов.
Потому что именно с таким числом молодых летчиков пришлось на этапе
первичного отбора познакомиться авиационным врачам Е. А. Карпову, Н. Н.
Туровскому, В. И. Яздовскому и их коллегам, которым было пору-133
чено это дело. Постепенно, от этапа к этапу, большинство потенциальных
кандидатов отсеялось, и когда первый отряд космонавтов был сформирован, в
нем оказалось двадцать человек. Да и из этой двадцатки почти половина по
разным причинам в космос так и не слетала.
Так что отбор был! Был, следовательно, и выбор.. Конечно, первый
космонавт не мог не отдавать себе отчета в этом.
И в дальнейшем он всегда старался не выделять себя не только из шеренги
уже слетавших в космос и ставших всемирно известными своих коллег, но и из
среды молодых летчиков, еще только стремившихся в Центр подготовки. Герой
Советского Союза космонавт Ю. Н. Глазков и сейчас вспоминает теплую, товарищескую поддержку, которую ему оказал Гагарин в ответственную минуту:
«.. оставалось только собеседование на комиссии. Я, видимо, переволновался, и
Юрий Алексеевич очень мягко и ненавязчиво помог мне прийти в себя».
Совершенно не воспринимал Гагарин и молитвенно-почтительного
отношения к своей персоне, отношения, категорически исключающего
возможность какой бы то ни было шутки по его адресу.
Однажды я был свидетелем того, как ему рассказали, что очередную, входящую в моду девчачью прическу — косички с бантиками вбок — прозвали
«полюби меня, Гагарин!». Он очень смеялся, причем смеялся без малейшего
оттенка самодовольства (вот, мол, какая популярность, даже прически в мою
честь называют!) или, напротив, уязвленного самолюбия (как это столь мелочное
дело связывают с моим именем!), а смеялся просто. Смеялся, потому что ему