Избранное. Компиляция. Книги 1-11

Пулман Филип

Журналист никогда прежде не видел ее, но сразу же понял, кто стоит перед ним. И поднялся со стула.

— Мисс Локхарт, входите. Добро пожаловать. Знаете, как долго я искал вас?

— Я… Человек по имени Катц привел меня сюда. Но…

— Я попросил его присмотреть за вами. Он отвел вас в миссию мисс Роббинс?

Она беспомощно кивнула. Голдберг предложил ей стул и подошел к серванту.

Салли, удивленная, осмотрелась. В комнате кипела жизнь, Салли почувствовала, что здесь толпится народ, как на бирже, в Палате общин или за кулисами большого театра, — здесь жизнь била ключом, разворачивались какие-то события.

Хотя в комнате находился лишь один человек, сидящий за письменным столом.

Голдберг повернулся к Салли:

—

Выпьете бокал вина?

Не дожидаясь ответа, он наполнил два маленьких бокала чем-то вкусно пахнущим и золотистым. Его стол, как она заметила, был завален раскрытыми книгами и журналами, а на полу лежала куча бумаги, потому как Голдберг работал по простой системе: как только один лист оказывался исписанным (только с одной стороны), он бросал его на пол и брал другой. Сейчас он находился на середине очередной страницы; четкий, уверенный почерк, кляксы и пятна от чернил… Камень величиной с кулак прижимал другую стопку бумаг, а рядом с Голдбергом на столе стоял стакан, полный перьев и карандашей.

Он передал ей бокал и сел.

Голдберг оказался моложе, чем представляла себе Салли: как ей показалось, ему еще не было тридцати, голову украшала густая копна темных волос, лишь чуть-чуть подернутых сединой на висках. Он был крепкого телосложения, с могучими плечами и руками, которые, по-видимому, могли разорвать пополам одну из его стопок бумаги, а выражение лица журналиста навело Салли на мысль, что этот процесс явно доставил бы ему удовольствие. У него были темные глаза, от которых к вискам разбегались морщинки. Крупный нос с раздувающимися ноздрями и большой, подвижный рот. Его вряд ли можно было назвать красивым мужчиной, но он был более живым, чем все, кого она встречала в жизни.

Голдберг поднял бокал:

— Пусть наших врагов постигнет неудача. Салли сделала глоток. Вино было густым и сладким.

Потом они оба заговорили одновременно, улыбнулись, и она позволила ему говорить первым.

— Ребенок в безопасности?

— Да. Но… как вы обо мне узнали? И наши враги, вы говорите… Пэрриш и ваш враг тоже? Ради всего святого, мистер Голдберг, что происходит?

— Пэрриш преступник. Я расследую одно дело — целый заговор против еврейских иммигрантов. Кто-то обманывает их, продавая фальшивые билеты на пароходы, заставляя отдавать деньги курьерам, которые так и не появляются, принуждая платить несуществующие налоги, платить за транспортные издержки и бог еще знает за что. Хотя нет, Бог не знает. Я знаю. Это как сотни ран, которые все кровоточат и кровоточат. Тысячи людей надувают, грабят и обманывают. Я видел, как это происходит, от Санкт-Петербурга до Уоппинга, Халла и Ливерпуля, и я знаю, что то же самое творится гораздо: дальше — в Нью-Йорке. Русских не надо подстрекать преследовать евреев, там и так черт знает что творится, но я уверен, что это заговор, чей-то план, козни — как угодно назовите. И все ради того, чтобы погромы стали причиной новой волны иммигрантов. Вы знаете, что такое погром? Мародерство, террор, разрушение. Кто-то организует все это.

Я видел его, но не знаю имени. Его называют Цадик, на идише это значит «благочестивый», «святой». Иронично, правда? У Цадика агенты по всей Европе, не сомневаюсь, что и в Америке тоже. А в Лондоне его агент — мистер Пэрриш.

У Салли перехватило дыхание.

— Продолжайте, — попросила она.

— Он идеально устроился. Комиссионер — это ведь такое расплывчатое понятие, у людей его профессии весьма широкое поле деятельности, правда? Деньги приходят и уходят, доказать, что он делает что-то незаконно, практически невозможно. Но он занимается незаконными делами. Например, когда иммигранты приезжают в Лондон, некоторым из них есть куда пойти — к кузену, брату, еще к кому-то. Но многим пойти некуда. У Пэрриша в доках есть свои люди, которые отводят прибывших, не бесплатно, конечно, к домовладельцу, тот сдает им комнату за большие деньги и плату взимает за месяц вперед. На следующей

неделе или на следующий день эти люди выясняют от соседей или родственников, что платят непозволительно много, но уже поздно, деньги свои назад они не получат. А когда через месяц они съезжают — бац! прибывает новый пароход с иммигрантами. Пэрриш занимается обманом и вымогательствами и пока даже не принимался за предприятия с потогонной системой, хотя собирается. Но кроме евреев у него есть еще одна курица, несущая золотые яйца. В Вест-Энде есть шесть домов, которые раз в неделю платят ему около шестидесяти-семидесяти фунтов каждый. Знаете, сколько стоит снять такой дом? Две гинеи? Три? Но он берет шестьдесят-семьдесят фунтов в неделю. Конечно, это азартные игры. Проституция. Я все это знаю, потому что пару недель назад организовал ограбление его помощника, собирающего деньги.

Голдберг заметил, как изменилось выражение лица Салли, и поспешил сообщить:

— Да, помимо журналистики, я занимаюсь и криминальным бизнесом. Правда, я еще никого не убивал, но не хочу зарекаться. Тогда эти деньги я отдал в еврейский приют в Уоппинге. Вот что мне нужно было забрать у его помощника — записки.

Он открыл ящик и вынул маленькую замызганную книжку, которую Билл отнял у мистера Табба. Салли бегло просмотрела ее: детали различных сделок, перевод денег, адреса… Она была поражена.

— Но ведь он у нас в руках! Располагая такими сведениями, я могу… Если он преступник, ему никогда не получить опеку над Харриет! И ему придется вернуть мои деньги…

— Вы дадите показания против него?

— Конечно, с этой книжкой!

— Подумайте хорошенько. В глазах суда вы замужем за ним.

— О… — Она поняла, к чему клонит Голдберг. — Жена не может давать показания против мужа. Но несомненно…

Он взял у нее записную книжку.

— Я надежно храню ее. Мы обязательно используем ее, но не сейчас.

— Как… Почему вы заинтересовались мной и моей… ситуацией? — спросила Салли. — Я не имею отношения к еврейской иммиграции.

— Мне интересно все, что касается Пэрриша. Когда я услышал, что он подает на развод и хочет получить опеку над ребенком, естественно, я заинтересовался почему. И чем больше думал об этом, тем безумнее мне все это казалось.

— Это и есть безумие, — ответила Салли. — Мне кажется, я схожу с ума. Почему я? Почему Харриет? Этому не было объяснения, пока… Не знаю, пока все это вдруг не стало правдой… Люди часто забывают самые удивительные вещи; но чтобы забыть такое, нужно быть сумасшедшей, и иногда мне казалось, что так оно и есть… Но нет. Харриет не его ребенок. Ее отец умер. В любом случае…

— В любом случае, такая женщина, как вы, никогда не вышла бы замуж за такого, как он, — перебил ее журналист. Его голос был тверд. — Конечно же, нет. Это просто бессмысленно.

— А что не бессмысленно?

— Все происходящее с вами. Эта затея — идея не Пэрриша. За ним кто-то стоит, кто-то хочет наказать вас, забрав у вас ребенка. Пэрриш делает это ради денег, он никто, он пешка. На его месте мог быть любой. Забудьте о Пэррише. За всем этим стоит Цадик.

Салли безмолвно внимала. Она думала об этом сотню раз, только не знала, кто именно действует руками Пэрриша, и все ее идеи казались ей фантастичными, бессмысленными и безосновательными. Слова Голдберга убедили ее в собственной правоте, это значило, что она не сумасшедшая. Это значило, что у нее есть союзник.

— Теперь вы понимаете, почему я захотел найти вас? — продолжал он. — Потому что хочу выяснить, кто такой этот Цадик. Известно мне немногое. Но если это один из тех, кто вас ненавидит, и вы сможете догадаться, кто именно — отлично! Он у нас в руках. И вы будете свободны, потому что тогда можно будет снова идти в суд. Кстати, в следующий раз я бы выбрал адвоката получше. Этого я видел в суде — редкостный придурок.

— Хорошо. Мистер Голдберг, это самая хорошая новость, что я слышу за последние несколько недель. Но этот человек — как его? Цадик? Что еще вы о нем знаете?