Избранное. Повести и рассказы
Шрифт:
Доложили Павлу Яновичу. Всю правду говорить Кузьме Никитичу он не решился - рапортовал, что открыто месторождение нефти, нефтяники Заведения сегодня же приступают к эксплуатации и строительству нефтепровода Родина - Мюнхен по совместному проекту. При этом он выбил для себя и ближайшего окружения добавки к усиленному пайку.
В большой стране такая брехня сошла бы за милую душу. Но во-первых, нефть пахнет нефтью. А во-вторых, кровь пахнет кровью и ничем более. Запахло кровью.
Первыми почуяли запах кровопийцы со стажем, вроде Шалвы Евсеевича.
– Пришло
– порадовал он Тихона Гренадерова.
– Какое такое времечко?
– А наше - старых орлов! И вам, комсомольцам-орлятам, пожива будет! Я понимаю - кончился либерализм!
– Это как?
– Сейчас объясню. Вот мы с тобой тут сидим. А напротив нас на казенной койке нахально спит и дрыхнет обитатель Синельников. Как ты полагаешь - с нами он сейчас?
– Да нет вроде.
– Значит, против нас?
– Так получается...
– А если против нас - бей его на мой ответ!
Тихон Гренадеров подумал и отказался. Шалва Евсеевич тоже подумал и не полез, боясь получить в лоб. Тогда нарком решил сменить подход:
– Тиша, я тебе еще лучше объясню. Как ты думаешь, если бы мы стали обитателя Синельникова уму учить - он бы нам сдачи дал?
– Конечно, дал бы.
– Значит, не сдался бы? А если враг не сдается, с ним добрые люди что делают?
– Так он спит-лежит тихонечко.
– Простота! Это он не спит, а нашу с тобой бдительность усыпляет! Ты думаешь, из-за кого мы здесь сидим? Да вот из-за таких вот и сидим! Сосчитай, сколько у него рук?
– Раз, два - две руки...
– Я всегда говорил, что он двурушник! Сигнализировал-то сколько раз - все без толку...
– Так ты, дядя нарком, тоже двурушник...
– Я двурушник? Да я с двадцать девятого года! Таких как вы! Вот этими рукам!
Тут запах крови ударил Шалве Евсеевичу в голову особенно сильно, и он бросился на Тихона. Тихон одной длинной рукой поднял Шалву Евсеевича над полом, чтобы не покалечить, а другой стал будить дядю Саню. Дядя Саня без удовольствия проснулся, потянул носом...
– А-а, вон в чем дело! Растащило старую гвардию! Шалва Евсеевич, я же тебе говорил, что история раком не ходит, чего ты бесишься?
Нарком Потрошилов бился в Тихоновом кулаке и кричал:
– Товарищ Курский! Шире применяйте расстрелы! Повышать массовидность террора! За Мироныча нашего! Смерть наймитам всех мастей!
Ну, тут и Тихон озверел! Он стал прикладывать Шалву Евсеевича обо что попало и выкрикивать странное:
– Только так, только так побеждает наш "Спартак"!
Дядя Саня еле-еле раскидал их по углам, но и он почему-то действовал жестче обычного.
По заведению пронесся грозный гул. В каждой комнате обитатели стали припоминать друг другу обиды - личные, по отцу, по матери, классовые, общечеловеческие, национально-территориальные, за старое, за новое, за три года вперед. Обитатели даже начали ломать казенную мебель, чтобы ее фрагментами поуродовать друг друга и тем восстановить историческую справедливость.
Даже в самой санитарной службе появилось откуда-то два крыла: правое и левое. Правые утверждали, что
Когда все более-менее утихомирилось, перед личным составом выступил по телевизору Друбецкой-заде. Как бывший сын геолога, он квалифицированно объяснил, что из земли пошла никакая не кровь, а самая обыкновенная руда. Недаром на Руси про кровопускание так и говорили - руду метать. Кроме того, нефть на Марсе, как учат нас фантасты, именно красного цвета, но там из этого трагедии никто не делает. А вот обитатели своим несанкционированным бесчинством огорчили Кузьму Никитича. Поэтому он велит паникеров и крикунов тяжело наказывать, а остальным пить успокаивающее, сколько влезет.
Влезло, как водится, много, и все успокоились. Только про масонов, заключенных в кутузку забыли. Вот они и колотили друг дружку, покуда сил хватило. Но потом тоже успокоились и уснули в обнимку, потому что в кутузке, одеял и прочего не полагается. Так что ее не "кутузкой", а "суворкой" надо бы называть - генералиссимусу Александру Васильевичу там бы нормально было, а фельдмаршал Михайла Илларионыч комфорт любил.
Заведение уснуло, кровь из-под земли текла и текла потихоньку, и пропитывала грунт, и он становился жидкий и липкий, но никто не заметил, как под тяжестью здания этот грунт чуть-чуть осел. Сантиметра на два, не больше. Только чугунный всадник на помосте вроде бы пошевелился, но и этого никто не заметил, так как часовым пялиться на охраняемый объект запрещено уставом.
23. ВОСЕМНАДЦАТОЕ БРЮМЕРА
Тут оно все и покатилось.
Тихона Гренадерова до сирены тихонько разбудили два санитара.
– Вставай, кандидат. Настал час тебе выполнить первое санитарное поручение. Памятник во дворе знаешь?
– Так я же его...
– А ты не ячься. Кузьма Никитич нас всегда только личной скромности учит. Вот тебе чистая тряпочка и ведро. Чтобы к утру памятник блестел, как у кота яйца. Повтори задание!
– Чтобы у памятника... как у кота...
– Молодец!
И санитары вышли, а от разговора проснулся дядя Саня.
– Эй, Тихон, - сказал он.
– Ты коня-то вымой как следует! Да напои сперва - он же целую вечность не пил! Да вот еще сахаром угости, только смотри, сам не слопай!
– Не слопаю, - вздохнул Тихон. Пошел в умывальник, набрал ведро воды, спустился во двор.
У нас все не слава Богу. Вот и здесь. Послать Тихона послали, а сами забыли, что часовыми у чугунного всадника были поставлены в наказание за раскольническую деятельность Васичкин и Тыртычный. Часовые стали размахивать велосипедными цепями и кричать по уставу: