Избранное. Том 2
Шрифт:
Все предусмотрела Модан заранее, она приготовилась и ждала, время от времени в нетерпении приподнимая занавеску и выглядывая на улицу. Но вот показался Махмуд — крупным, размашистым шагом приближался он к ее дому. Модан быстро накинула ночную сорочку из тонкого шелка с глубоким вырезом и наполовину обнажила полные белые груди. Потом она распустила пышные волосы, прикрыла ими оголенные плечи и легла, закинув руки за голову. Кузнец, не ведавший правил приличия, без стука распахнул дверь и вошел в комнату.
— Ма-ама! — с притворным испугом вскрикнула Модам, прячась
— Это вы, Махмуд-ака?..
Махмуд разжал веки. В нежном полумраке, разлитом по комнате, он увидел небесную пери, — да, да, пери, которая неизвестно почему очутилась здесь, перед ним, — так, по крайней мере, ему почудилось. Дневной свет, узким лучом падавший из прорези между плотными занавесками, ласкающими бликами ложился на бледно-розовую кожу ее лица, на грудь, круглую, дразняще полуприкрытую прозрачным шелком.
— Вы неблагодарный человек, Махмуд-ака. Я так старалась для вас, а вы… Вы даже не хотите спросить, как мое здоровье…
— Ч-что с вами? — едва выдавил Махмуд пересохшим горлом. Он пытался и не мог унять дрожь в коленях.
— О аллах… Пошли мне хоть кого-нибудь, кто подал бы несчастной глоток воды…
— Г-где в-вода? — теперь у него вздрагивал и голос.
— Вон там, в нише.
Махмуд плеснул на донышко пиалы немного холодного чаю.
— Поднимите же мне голову, Махмуд-ака…
Махмуд приподнял Модан за плечи. Шелковистые волосы коснулись его лица, от белого, как снег, но горячего, как угли, тела, такого нежного, близкого, в ноздри ударило хмельным дурманом, кровь забилась в висках, как будто где-то там, в голове, кувалдой ударили по наковальне. Губ его коснулось что-то жаркое, огненное, он не сразу понял, что это ее губы. Махмуд отшвырнул пиалу и бросился на Модан. Маленькая, хрупкая, подобная коробочке хлопка, попавшей под колеса воза, груженного углем, Модан вся ушла под огромное тело Махмуда…
В лагере каждый человек был у всех на виду, ни один поступок не оставался незамеченным. О встречах Махмуда с Модан вскоре заговорили, кто с возмущением, кто с насмешкой, а кто и просто из любви к пересудам и сплетням. Что же до вожаков повстанцев, то они были смущены и встревожены: на Махмуда, их товарища, которого глубоко все уважали, пала черная тень, давая повод злым языкам.
По праву старой дружбы, Ахтам отправился к Махмуду для решительной беседы. Время близилось к полудню, но Махмуд еще спал, храпя, как дехканин, завершивший жатву. Смуглое лицо его побледнело и осунулось, веки отекли, синеватые круги залегли под впавшими глазами. Ахтам тряхнул его за плечо. Кто знает, что снилось Махмуду: возможно, Ахтам, разбудив, вырвал его из сладких объятий возлюбленной, — по крайней мере, кузнец, очнувшись, посмотрел на него сумрачным взглядом и ничего не сказал. О чем только не толковали они раньше, чем только не делились!
— Ты, наверное, понимаешь, почему я пришел? — проговорил наконец Ахтам.
— Что я, старуха-прорицательница?.. — буркнул Махмуд, прикидываясь, будто ни о чем не догадывается.
— Не верти хвостом, — сказал Ахтам, — ты все понимаешь сам… Каждый из нас должен считаться с тем, что думают о нем остальные…
— А откуда ты взял, будто я не считаюсь? Что я такое натворил?.. Я убил кого-нибудь, ограбил, предал?..
— Нет, — изменившимся голосом проговорил Ахтам, — если бы ты кого-нибудь ограбил, убил или предал, тогда все было бы проще, и мы знали бы, как с тобой поступить… А тут…
Махмуд опустил голову. Ахтам не кричал, не размахивал кулаками, в его тоне слышалась искренняя горечь — и это обезоруживало Махмуда. Он чувствовал — его друг прав. Но в то же время Махмуд не мог забыть густой аромат волос Модан, ее нежное тело, по-змеиному прильнувшее к нему, ее губы, которые шептали: «Никому тебя не отдам… Только бы наши завистники не разлучили нас…» И ее плач, до сих пор звучавший в его ушах…
Сердце Махмуда наполнила слепая ярость:
— Вы… Вы все мне завидуете, вот что!..
— Завидуем?.. Да ты совсем спятил, тупая твоя башка!.. — вышел из себя Ахтам. Он чуть не набросился на Махмуда, который по-прежнему лежал в своей постели, развалясь на подушках. Но разве для того пришел он сюда, выполняя поручение товарищей?.. Ахтам взял себя в руки, кое-как сдержался. — Люди, которые пошли за нами, во всем доверяют нам, — сказал он, помолчав. — И если мы, вместо того чтобы отдать все силы этим людям ради нашего общего дела, начнем заниматься развратом и распутством, значит, мы обманем их и погубим самих себя…
— Не смей говорить, что я беспутствую! Я с ней обручусь, как полагается по закону!
— А твоя жена? А твой сын?.. Где у тебя стыд, Махмуд-ака?
— У пророка Магомета было четыре жены!..
Ахтаму казалось, их разделила глухая стена. Все, что ни говорил бы он дальше, было бы напрасным.
Махмуд горячился все больше:
— Что тут не угодного аллаху, если я пожалел бедняжку, которая пострадала от маньчжур?
— Не прикрывай хоть именем аллаха эту девку…
— Заткни свою поганую глотку! — вскипел Махмуд. — Всякому, кто вздумает говорить такое про Модан, придется иметь дело со мной!
— Недаром говорят: «Умный враг лучше глупого друга», — сказал Ахтам. — Смотри, как бы ты не наделал нам беды, Махмуд-ака…
Появление вестового прервало их спор:
— Пришли парламентеры!..
Ахтам, не дожидаясь, пока Махмуд оденется, отправился вместе с вестовым. Едва за ним затворилась дверь, как в комнату проскользнула Модан и бросилась на шею к Махмуду:
— Не хочу, чтобы ты уходил!.. Такой батыр, как ты, должен сам, один, вести переговоры с парламентерами!..
Она не отпускала его, Махмуд с трудом высвободился из ее цепких объятий: