Избранное. Том 2

Самади Зия Ибадатович

— Вон отсюда! Чтобы я больше не видел тебя здесь! Прочь!..

С уходом Мастуры веселье тотчас прекратилось и каждый предоставленный себе занялся своим делом. Пользуясь свободой, Лайли и Маимхан обошли весь дворец, восхищаясь его великолепием, а когда устали, отправились в сад, к беседке, которая, по восточному обычаю, располагалась над бассейном с проточной водой.

Наступил час дневного отдыха, дворец со своими многочисленными обитателями погрузился в ленивую сонную тишину.

— Что ты примолкла,

Махим? — спросила Лайли, тронув за плечо подругу.

Маимхан погрузилась в раздумья. С виду могло показаться, что она пристально разглядывает что-то в глубине бассейна, но мысли ее были далеки от всего окружавшего, а душа полна противоречивых, неясных ощущений. Ведь за какие-нибудь сутки она увидела здесь столько, сколько другой не увидит и за целую жизнь.

— Наверное, в этом застенке многое показалось тебе отвратительным, — вновь проговорила Лайли, глубоко вздыхая.

— Не знаю, что тебе сказать… — начала Маимхан нерешительно. — Ведь ты помнишь, как я люблю музыку. У вас во дворце прекрасный оркестр, а Шариван и Потам-хада… Им позавидуют самые искусные танцовщицы. Там, в малой гостиной, я была как путник, нашедший в безводной степи прохладный ручей. Но… — Маимхан замолкла и снова устремила взгляд на быструю струю.

Лайли не тревожила ее больше вопросами и тоже сидела задумчивая, поникшая. Спустя некоторое время Маимхан первой нарушила тишину, чтобы спросить о том, что мучило ее со вчерашнего вечера.

— Когда наш учитель узнал, как ты теперь живешь, ему на память пришли такие стихи:

Вдали от родины своей — не ведать счастья. Вдали от дома и друзей — не ведать счастья. Хоть прутья клетки золотой укрась цветами — В ней соловью уже не петь, не ведать счастья.

— Скажи мне правду: этот дворец для тебя подобен золотой клетке?..

Лайли ничего не ответила, только вплотную подсела к Маимхан, обняла и прислонилась щекой к щеке.

— Не сердись на мою прямоту, сестрица, — продолжала Маимхан, — не тебе одной приходится терпеть унижения и обиды. Где найдешь человека, который не страдал бы сейчас от несправедливостей и горя?..

— Ты права, — сказала Лайли с безнадежным отчаянием. — Мое горе — как гора, оно раздавило меня, я погибла, Махим…

Лайли, вздрагивая, еще крепче прильнула к Маимхан, словно испуганный ребенок.

— И все-таки ты не должна падать духом. Нужно набраться терпения, надеяться, верить… Может быть, Умарджан вызволит тебя отсюда…

— Умарджан! Что ты говоришь об Умарджане?… — перебила подругу Лайли. — Кто я, чтобы он меня спасал?.. Трусливая, слабая, беспомощная. Ради меня он рисковал жизнью, а я… Нет, нет, я не достойна его!..

Разговор снова оборвался, и наступила тишина. Даже деревья в саду замерли — не шелохнется ветка, не затрепещет листок, — все вокруг, казалось, прислушивается к горькой исповеди Лайли.

Лишь однообразное журчание ручья нарушало общее безмолвие.

Кто знает, случайно ли в тот момент вспомнила Маимхан об Ахтаме или чувство подсказывало ей, что он еще недолго будет томиться в зиндане, если уже не обрел для себя свободу… Во всяком случае, мысли ее сейчас были где-то там, рядом с Ахтамом. «Может, на месте Лайли я тоже покорилась бы судьбе и ничем не сумела ему помочь, — думала Маимхан. — Нет, пусть только настанет час — и я докажу, что готова идти с ним вместе куда угодно!..»

Каждая из подруг погрузилась в свои думы, и обе не заметили, как подкрались вечерние сумерки. В саду, за деревьями, замерцали ночные светильники. Где-то вдалеке раздались звуки ная. Протяжные, вначале почти неуловимые, они слышались все отчетливей, громче. Спустя несколько минут мелодия превратилась в бодрый походный марш и затем вдруг разлилась такой безбрежной тоской, будто это женщина стонала и оплакивала невозвратную потерю… Не губы — само сердце неизвестного музыканта изливало ночи свою печаль.

— Это он, он!.. — вскрикнула невольно Лайли. Она не в силах была подняться — только прижала руки к груди и повернулась в ту сторону, где звучал пай.

— Умарджан?.. — Маимхан произнесла это имя так тихо, словно боялась своего голоса.

— Да, да!.. Умарджан!.. Но что делать?.. Его снова схватят, он не должен приближаться к дворцу… Слуги гуна бросят его в зиндан…

Поблизости раздалось:

— Дадамту-ханум, Дадамту-хану-у-ум! — и у входа в беседку возникла Потам.

— Что случилось, Потам-хада? — спросила Маимхан, подходя к ней.

— Нукерам приказано поймать Умарджана.

— О аллах! — взмолилась Лайли сквозь слезы. — Пусть не исполнятся все мои желания, кроме единственного: сделай так, чтобы Умарджан остался на свободе! Спаси его!..

— Прощайте, я ухожу, — сказала Маимхан твердо.

— Куда же ты?..

— Надо предупредить этого безумца!..

— Не бросай меня, что я буду делать одна?..

— Будь спокойна и не тревожься за меня. — Маимхан звонко поцеловала подругу в щеку и, решительно разжав ее объятия, вышла из беседки. Но прежде чем исчезнуть в сумерках, она обернулась еще раз:

— Помни, Лайли, ты должна крепиться во что бы то ни стало. А я… Возможно, мы скоро встретимся. Прощай!..

Лайли смотрела ей вслед, как птица, приникшая к прутьям своей клетки.

2

— Ваше мнение, господин гун?.. — нетерпеливо спросил жанжун, прикрыв глаза своими уродливо пухлыми веками. — Зерно нам необходимо. Зерно!.. Зерно!

— Слово великого жанжуна — это слово великого хана. Мы повинуемся. — Хализат привычным движением поднес правую руку к груди.

— Средства, отпущенные для нашего содержания, временно сокращены, поэтому… — Раскосые, маслянистые, как у жирной мыши, глаза жанжуна уперлись в Хализата. — Поэтому для покрытия наших расходов следует повысить налоги.