Избранное. Том 2
Шрифт:
— Самое большое зло, которое можно причинить человеку,— страстно проговорила Рената,— это не дать ему осуществить себя, раскрыть сокровищ своей души, своей ошеломляющей неповторимости! А какие маленькие, ничтожные, завистливые людишки придумали подленькую поговорку. «Незаменимых людей нет»! — Рената гневно топнула ногой, волосы ее взметнулись.— «Незаменимых нет»... Как же они смели поставить человека наравне с железной гайкой, которых в ящике тысячи, и любую можно заменить такой же отштампованной гайкой. А ведь это человек — единственный на все времена и все народы, даже узор на пальцах не повторяется,
— Спасибо,— сказал Ермак,— спасибо, Рената. Вам надо работать в Институте Личности. Поступайте к нам.
Рената слабо улыбнулась.
— В качестве кого? Разве я знаю тревоги современного человека — ваших современников. Я говорила от имени своего времени.
— И от нашего,— возразил Ермак.— Поступайте к нам инспектором. Я серьезно говорю. Подумайте!
— Благодарю за доверие. Но я уж не уйду от Лосевой.
— Жаль. Нам такие люди нужны. А теперь... вы только не пугайтесь, Реночка. Ваша прабабка... Авдотья Ивановна Петрова... у нас. Здесь, в Институте Личности. Ну вот, как вы побледнели. Успокойтесь. Я пойду подготовлю ее к встрече с вами, и мы вернемся сюда.
— Где она?
— Работает. Я предложил ей ухаживать за цветами в институте. Поливать, обрезать сухие листья. Пересаживают раз в год садовники. Ночевала она пока в комнатах для приезжих во дворе института. Вы ее, наверное, заберете к себе?
— Конечно! Сколько ей лет?
— Пятьдесят лет. Она крепкая, сильная духом женщина. Сумеет начать жизнь заново и найдет свое место в современном мире. Поливать цветы — это лишь пока освоится.
Зайцев поспешно вышел.
Я обнял Ренату и поцеловал ее, как говорится, на радостях. Но когда почувствовал ее дрогнувшие губы, стал целовать ее, как целуют только любимую.
— Рената!
— Кирилл!
Затем она застенчиво высвободилась из моих рук и отошла подальше.
— Сейчас войдут,— сказала она. Мы помолчали. Зайцев не шел,= видимо, подготавливал Авдотью Ивановну.
— Вот и у вас оказался родной человек — прабабка,— сказал я.— Какие еще неожиданности впереди?
Когда дверь открылась, Рената опять заметно побледнела.
Зайцев пропустил вперед высокую женщину в платочке и сразу отошел к окну.
Стройная, дородная, в длинной юбке из темного кашемира и такой же кофте, в башмаках, русые волосы, гладко причесанные и повязанные белым платочком. Прекрасное, моложавое, румяное лицо чуть попорчено оспой. Большие ярко-серые, необыкновенно лучистые глаза смотрели умно, ласково.
Попав в другой век, Авдотья Ивановна отнюдь не казалась испуганной, держалась с достоинством, которое было ей, видимо, свойственно всегда. Едва войдя в комнату, она бросилась к Ренате.
— Внученька!
Они обнялись и обе заплакали. Мы с Ермаком почему-то переглянулись.
— Мы поедем ко мне,— сказала Рената. Она была потрясена, но держалась мужественно.
— Я вызвал для вас электромобиль, он ждет у подъезда,— сказал Ермак. Он был очень взволнован. Авдотья Ивановна низко поклонилась ему.
— Спасибо, Ермолай Станиславович, за твою доброту. Рената тоже от души поблагодарила его.
— Вы придете? — тихонько обратилась она ко мне.
— Да. Сегодня же, вечером... Нет, лучше завтра. Сегодня вам будет о чем говорить. Мешать не хочу.
Они
— Что все это значит? — вырвалось у меня. Ермак пожал плечами и открыл портсигар — пальцы его дрожали. Мы закурили.
— Как Авдотья Ивановна объясняет случившееся? — полюбопытствовал я.— Вы ее спрашивали?
— Сама сказала, когда я разъяснил ей, какой год на дворе. Говорит: «Однако, скоро конец света будет — начались чудеса и знамения. В Библии предсказывалось это...»
— Не испугалась «конца света»?
— Не похоже. Скорее, исполнена интереса. Она ведь на богомолье ходила пешком — по обету — в Троице-Сергиеву лавру. Возвращалась оттуда душевно переполненной. Присела в рощице возле дороги отдохнуть и вроде как уснула... Очнулась, смотрит — никакой рощи, дома высокие — никогда таких домов не видела... голова у нее закружилась. Потом прошло. Ходила весь день — всюду город и город. Устала, говорит, очень, совсем из сил выбилась! Вот тогда заплакала со страху. Ее окружили, стали расспрашивать. Она рассказала о себе... Ее усадили в такси и попросили шофера отвезти ее в больницу. По дороге таксист сам расспросил ее, вместо больницы привез ее к нам — в Институт Личности. Такой славный паренек с веснушками на носу. Мне он сказал: «Хорошая бабушка, настоящая бабушка, я таких во сне иногда вижу. Моя-то родная бабка волосы красит в рыжий цвет и ведет себя, гм, не по возрасту». Заезжал на другой день, привез ей фруктов и конфет, обрадовался, что я не отправил ее ни в какую больницу, а нашел ей подходящую работу. Да, мы ведь с ней в Рождественском были...
— Что вы говорите?!
— Да она все порывалась домой, в Рождественское, не верилось ей, что уже нет ни семьи, ни мужа, да и родной деревни, по существу, нет. Ну я сам с ней и отправился. Походили, посмотрели, порасспрашивали. Все чужое... никто не помнит.
— У деда были?
— Нет. В тот же вечер — обратно. Авдотья Ивановна все приговаривала: хоть бы из правнуков кого найти. И вот нашла. Мужествен русский человек.
— Интересно было бы познакомиться с Аввакумом...
— Ну что ж, если хочешь, можно в следующее воскресенье слетать к Тер-Симоняну на дачу.
Мы простились до воскресенья. Но так совпали события, что в то воскресенье я был уже в Соединенных Штатах.
14
УИЛКИ САУТИ, КЛОУН И МИМ
Едва сойдя с самолета, я попал в объятия Уилки. Он мне обрадовался чуть не до слез. Вообще он мне показался каким-то подавленным, расстроенным. Отнюдь не таким уравновешенным, каким я знал его на Луне.
До его дома в пригороде мы добрались на его вертолете с автоматическим управлением.
Дом был большой, старомодный, очень уютный. Окна выходили в ухоженный сад, на лужайку с подстриженными газонами и кустами цветущих роз.
Миссис Уолт встретила нас на лестнице и приветливо улыбнулась.
— Муж мне столько о вас рассказывал! — заметила она. Джен оказалась гораздо красивее, чем на телевизионном экране, но тоже была озабоченной и грустной, и даже как будто испуганной. Близнецы купались в бассейне — их смех и визг доносились в открытые окна.
— Обед будет подан через десять минут,— сказала Джен и, улыбнувшись, ушла распорядиться на кухню...