Избранное. Том 2
Шрифт:
И она сказала:
— У Гусача отморожение четвертой степени. Уже появилась линия демаркации некроза... омертвение. Необходима ампутация обеих конечностей...
— Обе руки? — переспросил Сергей Николаевич, сильно побледнев. На жену он смотрел со страхом и жалостью.
— Обе. До локтей почти.
Таня заплакала, отвернувшись к стене. Я весь похолодел и взглянул на своего отца. Ведь он любил Зиновия, как родного сына. Иногда мне казалось, что он любит больше его, чем меня. Он его знал десять лет, а меня только год. Отец с усилием прокашлялся.
— А что будет, если не ампутировать? — хрипло спросил он.
— Смерть от заражения крови.— У Александры Прокофьевны задрожали губы, но она тотчас сделала усилие и овладела собой.
— Я не могу ему сказать... не могу! — с каким-то даже удивлением вскричала она.— Хватит того, что ампутировать придется мне.
— Надо вызвать еще одного хирурга! — заметил Сперанский и потупился. Все долго молчали. Было что-то противоестественное в нашем бессилии, что невольно возмущало и подавляло. Как это пойти к веселому, доброму парню и сказать: тебе отрежут сейчас обе руки!
— Он не согласится! — неожиданно сказала Таня.
— Как же...— начала было Александра Прокофьевна и вдруг встала и отвернулась к окну, наверное желая скрыть слезы. Вошла медицинская сестра Екатерина Ивановна, маленькая, пожилая, энергичная женщина, черноглазая, с пышными седыми волосами, и сказала, что Зиновий хочет видеть Михаила Харитоновича.
— Пусть идет,— произнесла, не оборачиваясь, Сперанская. Отец поднялся и в задумчивости постоял среди комнаты.
Все смотрели на него, даже Александра Прокофьевна обернулась и тоже смотрела на него, должно быть думая то же, что и я: какой он большой и сильный человек, столько перенесший в жизни, но не сломленный. Бороду он так и не сбрил, хотя все собирался это сделать.
— Ну, что же... я сам поговорю с ним.— И пошел за медсестрой.
— Зиновий не согласится! — снова сказала Таня,— Вот увидите!
— У него же золотые руки! — заговорил Сперанский.—Добрые, ловкие, рабочие руки! Какая чудовищная нелепость!!!
— Во всем виновата я...— упавшим голосом произнесла Александра Прокофьевна.— Как я могла так ошибиться в диагнозе? Ведь у Клоуна была ярко выраженная маршевая стопа. Перелом плюсневых костей стопы. Вот к чему приводит предвзятость. Я не верила ему с самого начала, едва он вошел. Никогда не прощу себе!
— Во всем виноват Глухов,— зло возразила Таня.— Бросить товарища так безжалостно и подло!
— А он не считал их за товарищей, вот в чем вопрос!— неожиданно для себя сказал я.— Он не ушел бы, если бы вместо Клоуна и Зиновия были бы, к примеру, Сергей Николаевич или главный инженер. Клоуна ведь он за человека не считал... Зачем же Глухову рисковать из-за него своей драгоценной жизнью? Я уверен, что это так и было. Спросите у него сами.
— Все с него спросят! — угрюмо бросил начальник гидростроя.
За широким окном сумерки. Никто не поднялся, чтоб включить свет.
Над котлованом занялось зарево огней. Каждый
Зиновий Гусач, король трассы. Так все называли моего друга. Как же он будет без рук? Не знаю, сколько мы так сидели в молчании. Вошел отец и остановился в дверях.
— Зиновий отказался наотрез,— сказал он.— Я не смог его убедить.
5
Была такая тяжелая ночь, будто мучил во сне кошмар, а ты никак не можешь проснуться. Никто почти в поселке не спал, всюду светились огни, и по улицам всю ночь шли люди — до больницы и обратно, и снова до больницы.
В приемной угрюмо и терпеливо сидели шоферы, давние товарищи Зиновия, плотники, монтажники, арматурщики. Даже служащие из конторы приходили и передавали фрукты, освежающее питье, шоколад. Жена Прокопенко, повариха Федосья Ивановна, принесла для Зиновия любимый его пирог с яблоками и, смутившись, что столько народу, стала лепетать, что-де она из своей муки испекла пирог.
— Будет тебе, мать! — расстроенно оборвал ее один из рабочих.— Будто кто слово сказал бы, если и из общей. Тут бы кровь свою с радостью для такого парня отдал!
Многие в эту ночь приходили в больницу и спрашивали: не нужна ли для Зиновия кровь или кожа? Бригадир Анна Кузьминична по-матерински всплакнула в приемной.
— Клоун не стоит того, чтоб из-за него страдал хороший, нужный человек.
— Вот и Глухов как раз так рассуждал! — язвительно заметил Костя Танаисов. У мужчин так и «кипело» на Глухова, а женщины почему-то больше ругали Клоуна.
Утром, когда я вышел на работу, меня ласково прогнали.
— Ты же его друг, может, понадобишься ему,— сказал сварщик Барков.— Иди, мы заменим тебя. Тяжело ему сейчас... Сиди возле него!!!
Заменили и отца. Мы с ним по очереди дежурили у постели Зиновия, а то и оба вместе.
Зиновия уговаривали решиться на ампутацию. Сначала мой отец, потом Сперанский, врачи, инженер Прокопенко. Я не уговаривал. Просто не мог выговорить: согласись, чтоб тебе отрезали обе руки. Не знаю, согласился бы я сам на это? Таня больше не приходила в больницу.
К вечеру у Зиновия поднялась температура — грозный признак. Он изменился неузнаваемо. Не то что он исхудал или другие какие признаки болезни, но изменилось выражение самого лица. И это меняло его так, будто на койке лежал не Зиновий, а совсем другой человек. Может, и я вместе с ним изменился? Потому что он внимательно рассмотрел меня и вдруг сказал:
— Не переживай так, Мишка... Медведик! Что ж поделаешь? — Лихорадка сделала его говорливым.— Помнишь, я всегда боялся, что со мной случится беда? Предчувствие такое было. Смеялся, шутил, работал легко и весело, но в душе всегда боялся беды. Только не знал, какая она будет. Боялся крушения или машину потопить...