Избранное. Том 2
Шрифт:
Экономическая система Советского Союза (страны реального социализма) не сумела обеспечить ни более высокой производительности труда, ни более высокого уровня жизни. Потуги доказать обратное, ведя отсчет от 1913 г. (что всегда делала советская статистика), иначе как демагогией назвать нельзя. Коммунистические идеологи представляли дело таким образом, что все результаты, характеризующие динамику хозяйственной жизни, являются заслугой большевизма. Как будто, если бы не было Октября 1917 г., российская экономика прекратила бы свое развитие. Более того, хочу напомнить, что в 1890–1913 гг. Россия по темпам экономического роста опережала ведущие западноевропейские страны и США. И исследователям, на мой взгляд, стоило бы
Но история, как нас уверяют, не знает сослагательного наклонения. Поэтому более доказательными выглядят сопоставления динамики и результатов экономического развития в Финляндии и Прибалтике, Южной и Северной Корее, Федеративной Республике Германии и бывшей Германской Демократической Республике, на Тайване и в континентальном Китае. Конечно, данные социальные эксперименты проходили не в абсолютно стерильной обстановке. Но, во-первых, в социальной сфере чистый эксперимент вообще невозможен, а, во-вторых, в том-то и дело, что, несмотря на географические, этнические, исторические и политические различия названных стран, результаты сравнения удручающе однообразны.
Долгое время в качестве обстоятельства, объясняющего экономическое отставание бывшего СССР, использовались ссылки на потери во Второй мировой войне и на необходимость тратить огромные ресурсы на наращивание обороноспособности страны. Это, безусловно, серьезные аргументы, но их весомость стала резко падать по мере увеличения периода, отделяющего нас от ужасов войны, а также благодаря усилиям по смягчению международной напряженности и сокращению вооружений. К началу 1980-х гг. побочные обстоятельства стали уходить в тень, и статистическая демагогия обессилела в борьбе с упрямством фактов реальной жизни. Стало очевидно, что грандиозный социальный эксперимент по созданию эффективного механизма управления экономикой, альтернативной, рыночной, провалился. Он оказался неконкурентоспособным. Бросая ретроспективный взгляд на эту социальную драму, можно сказать, что исход столкновения двух систем был предрешен.
Дело в том, что рынок – эволюционно возникшая форма организации хозяйствования. Он представляет собой одно из важнейших достижений цивилизации. Но его формирование – не акт, подобный рождению Афины Паллады из головы Зевса, а многовековой процесс естественного отбора эффективных форм взаимодействия людей в экономической сфере жизнедеятельности.
Ничего подобного нельзя сказать об экономической системе социализма. Она с самого начала была чисто умозрительной. «Гениальные прозрения» выдающихся личностей об обществе будущего содержали мало практических рекомендаций по поводу того, как же вести хозяйство при социализме. Скорее, наоборот, основоположники марксизма именно в этом вопросе вдруг отходили от привычного менторского тона и демократично заявляли, что не собираются решать за будущие поколения, как им организовать производство. Фундаментальная слабость марксизма как революционного учения заключалась в том, что в его концепции о преобразовании общества, как это ни парадоксально, отсутствовало созидательное начало. По своей сути марксизм – нигилистическое учение, наукообразная апологетика социального разрушения.
Капитализм во второй половине прошлого века переживал стрессовые ситуации. Едва-едва завершился период первоначального накопления, приведший к резкому перераспределению собственности и, как следствие, к огромной дифференциации доходов, а уже нагрянули проблемы большого рынка, выходящего за пределы не только отдельных стран, но и континентов. Старые рыночные механизмы не выдерживали информационного взрыва, что привело к кризисам перепроизводства, громадному повышению степени риска в инвестиционной сфере, социальной
Все это очень точно подметили и глубоко проанализировали Маркс и Энгельс. В середине XIX в. они были не одиноки. Думаю, что они являлись наиболее яркими представителями критически настроенных мыслителей своего времени. Их анализ по многим параметрам можно и сейчас считать классическим. Но выводы? Вместо того чтобы лечить больного, они предложили его убить и создать новый организм. Каким он должен быть? Согласно диалектике Гегеля, воспринятой Марксом, новое зарождается в старом. Любое противоречие разрешается не путем механического уничтожения одной из его сторон (такой способ разрешения противоречий очень любил Сталин), а на основе синтеза, рождающего новое качество.
Великие буржуазные революции подводили черту под процессами зарождения нового в старом. Они действительно были «повивальными бабками истории». Их результатом стало изменение юридических норм, отмена сословных привилегий и ограничений на различные виды деятельности, и прежде всего в экономической сфере. В этом смысле можно считать, что венцом Великой французской революции, одним из важнейших ее итогов явился гражданский кодекс Наполеона.
По Марксу, революция приводит юридическую и политическую надстройку общества в соответствие с ранее изменившимся экономическим базисом, с новыми нарождающимися отношениями собственности. Но, по тому же Марксу, в недрах буржуазного общества ничего подобного не созревало и не могло созреть. Согласно его теории социалистическая собственность выступает антагонистической по отношению к частной, не может порождаться последней, следовательно, никакого социализма в недрах капитализма возникнуть не может. Таким образом, у социалистической революции нет и не может быть какой-то глубинной внутренней причины, проистекающей из кризиса форм собственности.
Маркс и Энгельс внутренне чувствовали слабость своей позиции в центральном пункте обоснования необходимости грядущих социалистических революций. Действительно, ими было выдвинуто положение о том, что основное противоречие буржуазного способа производства – это противоречие между общественным характером производства и частнокапиталистической формой присвоения результатов труда. Но данная формула беспомощна в научном отношении и ничего не разъясняет по существу вопроса. Общественный характер производства – вечный его признак. Любой индивидуальный производитель: фермер, ювелир, мойщик стекол, ученый – является лишь звеном в общественном разделении труда, поскольку пользуется сырьем и полуфабрикатами, орудиями труда и знаниями, созданными другими. И так было всегда. Огромные масштабы современного производства – не повод для социальных революций, а размер предприятия не характеризует глубину общественного разделения труда.
Что касается второй части формулы – частного характера присвоения результатов труда, то оно, также как и потребление (удовлетворение потребностей), за малыми исключениями всегда, в конечном счете, индивидуально. Коллективная собственность на результаты экономической деятельности для их продвижения к потребителю требует промежуточного звена – огромной армии чиновников, следящих за реализацией того или иного принципа распределения. Но конечным пунктом этой схемы все равно является индивидуальный потребитель.
Таким образом, формула основного противоречия буржуазного общества представляет собой малосодержательную дефиницию.
Марксистская доктрина проводит четкий водораздел в обществе. Все многообразие социальных слоев делится на собственников и несобственников. Это и называется классовым подходом. Собственники хотят удержать и приумножить свою собственность. Люди, не имеющие собственности, хотят захватить ее в свои руки (основной социальный слой, заинтересованный в коммунистической революции, – рабочий класс).