Избранное. Том 3. Зеленое тысячелетие. Рассказы

Лейбер Фриц Ройтер

Только пять легких ударов карандашом — казалось, стены поглотят эти слабые звуки и они исчезнут через секунду, но, тем не менее, говорят, что ни один звук, даже самый слабый, никогда не умирает. Он становится все слабее и слабее по мере того, как рассеивается, амплитуда колебаний молекул все уменьшается, но все равно он достигает конца света и возвращается обратно, достигнув конца вечности.

Я представил себе, как этот звук пробивается сквозь стены, вырывается в ночь, взметаясь ввысь, подобно черному насекомому, стремглав устремляясь сквозь влажную густую листву, мечась в мокрых лохматых

тучах, и, возможно, опускаясь, чтобы покружить возле ржавеющих фонарных столбов, а затем целеустремленно пронестись вдоль темной улицы, все дальше и дальше, над деревьями, над стеной и опуститься вниз, на влажную холодную землю и камни.

И я подумал о Фиаринге, который еще не полностью сгнил в своей могиле.

Макс и я посмотрели друг на друга.

Над нашими головами раздался пронзительный, холодящий душу крик.

Мгновение леденящей тишины. А затем быстрый топот шагов вниз по лестнице. Когда мы оба вскочили, наружная дверь уже захлопнулась.

Мы не обменялись ни словом. Я задержался в холле, чтобы вытащить свой фонарик.

Когда мы оказались на улице, Вельды уже не было видно. Но мы не задавали друг другу вопросов по поводу того, в каком направлении она могла исчезнуть.

Мы побежали. Я заметил Вельду за квартал от нас.

Физически я довольно крепок и постепенно обогнал Макса. Но я не мог уменьшить расстояние, разделявшее меня и Вельду. Я довольно хорошо видел, как она пересекала освещенные фонарями участки улицы. Серый шелковый халат развевался, делая ее похожей на летучую мышь.

Я, не переставая, твердил себе: «Но ведь она не могла слышать, о чем мы говорили. Она не могла слышать эти удары карандашом».

Или все-же могла?

Я добежал до кладбища и посветил фонариком вдоль темного лиственного тоннеля. Никого не было видно. Но где-то посередине этого коридора я заметил качающиеся ветви — там, где они свисали к стене.

Я подбежал туда. Стена оказалась не очень высокой — до верха можно было достать рукой. Однако мои пальцы нащупали битое стекло. Я сбросил пальто, накрыл ими осколки, подтянулся на руках и взобрался на стену.

При свете фонарика я увидел лоскут серого шелка, зацепившийся за кусок стекла рядом с моим пальто.

Задыхаясь, подбежал Макс. Я помог ему взобраться на стену. Потом мы оба спрыгнули вниз. Трава была очень мокрой. Свет фонаря скользил по сырым светлым камням. Я пытался вспомнить, в какой стороне находилась могила Фиаринга, но не мог.

Мы принялись за поиски. Макс стал звать:

— Вельда! Вельда!

Вдруг показалось, что я вспомнил, где расположена могила, и я поспешно устремился вперед. Макс, продолжая звать жену, отстал.

Раздался глухой грохот. Он прозвучал где-то далеко. Я не смог определить направление и неуверенно огляделся по сторонам. Внезапно я увидел, что Макс повернул назад и побежал. Он исчез за могилой.

Я как можно быстрее поспешил за ним, но, видимо, не туда свернул и потерял его. Я безрезультатно бегал взад и вперед по дорожкам кладбища. Я светил фонариком вокруг себя, выхватывая из темноты то ближние, то дальние могилы. В свете фонаря появлялись бледные камни, темные деревья, мокрая трава, дорожка из гравия…

Внезапно я услышал ужасный хрипящий

крик Макса.

Я побежал, не разбирая дороги, споткнулся о какую-то могилу и упал лицом вниз.

Раздался еще один крик. Это была Вельда. Она все кричала и кричала.

Я побежал по другой дорожке.

Мне казалось, что я буду бежать бесконечно и бесконечно слышать этот вопль, не прекращающийся ни на минуту. Затем я обогнул группу деревьев и наконец увидел их.

Луч фонарика дважды обежал представшую картину, а потом я выронил его.

Они были там, все трое.

Я знаю, что у полиции есть вполне приемлемое объяснение тому, что я увидел. И я знаю, что это объяснение должно быть правильным, если верно то, чему нас учили о разуме, теле и смерти. Конечно, всегда найдутся люди, не верящие готовым объяснениям, люди, которые выдвинут свои теории. Как, например, Макс с его экспериментами.

Единственное полиция не может определить наверняка: удалось ли Вельде разрыть могилу и открыть гроб без посторонней помощи (они действительно нашли старую ржавую отвертку недалеко от могилы) либо это было сделано раньше какими-то оккультистами или, что более вероятно, шутниками, которых они вдохновили на это. Полиции удалось придумать объяснения почти всему, хотя для этого пришлось закрыть глаза на факты, свидетельствующие о том, что могила была взорвана изнутри.

Вельда ничего не может им рассказать. Она совсем потеряда рассудок.

Как бы там ни было, полиция не сомневается в том, что Вельда могла задушить Макса. Ведь только троим крепким мужчинам удалось увести ее с кладбища. Из моих собственных показаний полиция узнала о словах Макса, признавшегося в том, что Вельда смертельно его ненавидела.

Странное расположение останков Фиаринга они объяснили сумасшедшей прихотью Вельды.

И, конечно, как я и говорю, полиция, должно быть, права. Единственное, что опровергает их теорию — это стук карандаша. Безусловно, я не могу объяснить им, какими исключительно важными казались мне в то время легкие удары карандаша Макса, эти дьявольские три — два.

Я могу сказать только, что видел в прыгающем луче фонаря.

Мраморная плита, закрывавшая могилу Фиаринга, упала вперед. Могила была открыта. Вельда прислонилась спиной к другой плите. Ее серый шелковый халат вымок и был разорван в клочья. Кровь стекала из глубокой раны над коленом. Ее лицо было скрыто светлыми спутанными прядями волос. Черты лица искажены. Она смотрела перед собой на землю у могилы Фиаринга и все еще кричала.

Там, перед ней, в мокрой траве на спине лежал Макс. Его голова была свернута назад.

Я увидел то, что прикрывало тело Макса: полуистлевшие пальцы, тянущиеся к его горлу, превратившуюся в лохмотья одежду, прилипшую к почерневшему, сморщенному трупу, — все, что осталось от Джона Фиаринга.

Власть кукол

Джок достиг высочайших высот в профессии кукловода, его куклы двигались с такой ловкостью и подвижностью, какой не удавалось достичь еще ни одному кукольнику. Но его жену смущала его фанатичная прикованность к своим куклам, и то что он перестал пускать ее за кулисы и мастерскую.