Избранное
Шрифт:
Внизу продается только съестное, наверху еще и цветы (цветы везде, на каждом углу). Вдоль среднего прохода — главным образом мясо, хлеб, сыр, сладости; от начала прохода, захлестывая все параллельные ходы и высоко вздымаясь вверх, — море плодов.
Совсем наверху прилавки с грибами: волнушки, свинушки, зеленушки, грузди, серянки, белянки, чернушки… Каждый гриб перерезан пополам, они лежат на досках прилавка, словно бредут друг за другом гуськом, как брели в лесу…
Желтыми бочонками, наполненными грушевым соком, красуются груши, алые кадушки с яблочной мукой —
Горы белых мозговых полушарий, горы лунной белизны — ядра грецких и лесных орехов; в плоских мисках — все виды чечевицы и бобов; белыми снежными сугробами навален чеснок; серым талым снегом громоздится картофель; пеньками торчат корни хрена и сельдерея; возвышаются сказочные гроты из тыкв, а над всем нависают грозовые тучи баклажанов… Морковь — в руку толщиной, редиска — с кулак, репа — с голову, а кочаны цветной капусты — каждый с брюхо величиной. И тут же маленькие угольно-травянисто-зеленые огурчики, алые помидоры, травки, переливающиеся, как зеленоватое море, зеленая нежность кукурузы, тускло-зеленый шпинат, изумрудно-зеленые яблоки, стручки перца, зеленые, как камыш, серо-зеленые груши «александер», янтарно-желтые виноградные гроздья, оливково-желтые гроздья, оливково-зеленые гроздья, опалово-желтые гроздья, вся гамма суповой зелени, миски с фасолью, как краски на палитре — здесь собраны все мыслимые оттенки: фасоль в крапинку, в полоску, фасоль пегая, тигровая, пятнистая, в точечках, словно после оспы. Стенки лотков сияют красным, зеленым, черным; желтые яблоки, как фонари, гирлянды паприки, и над всем этим заливается криком огромный, в рост человека, яркий, пестрый петух.
В стеклянном аквариуме красивые толстогубые рыбы.
Яйца в коробах, яйца в корзинах, яйца в камышовых плетушках, яйца в тазах, яйца на яйцах — на яйцах — на яйцах, и они не разбиваются под собственной тяжестью.
Вид сверху: разноцветное море, нет только синего цвета, время слив прошло, и время синего и зеленого винограда тоже. В городе еще можно купить сливы, но они уже чуть прихвачены морозцем, на рынке таким товаром не торгуют.
Нет красной капусты, нет савойской капусты, нет апельсинов и бананов; короче говоря — никакой экзотики.
«Сейчас вообще, — говорит мне Ютта, — самое неудачное время, чтобы описывать рынок». Нет клубники, нет малины, нет смородины: ни черной, ни белой, ни красной, ни желтой; нет ежевики, нет ни крыжовника, ни черники, нет шиповника, нет спаржи, нет салата, нет ни персиков, ни абрикосов, нет ренклодов, нет мирабели, нет вишни — ни черной, ни красной; нет черемухи, нет арбузов, нет дынь, нет ясменника, нет белых грибов, нет подосиновиков, нет подберезовиков, нет поддубовиков, нет козлиной бороды. Одним словом, нет ничего, чем полон рынок летом и ранней осенью. Чего ради я пришел сюда.
Я стою на втором этаже у перил и пишу, пишу, и никто даже не оборачивается на меня.
На первом поперечном мостке yellow submarine [61] . Тут продают уток, и тут все желтое: желтое мясо, желтый жир, желтые клювы, желтые лапы, желтые внутренности; тут же изделия из яичного теста, тоже желтые: желтая лапша, желтые рожки, желтые ракушки, желтые макароны, желтая
61
Желтая подводная лодка (англ.).
Представь себе, что кто-то стоял бы тут и сортировал людей: подходят они к этому желтому миру или нет, и в зависимости от этого возвышал бы их или низвергал.
«Меня вы обязаны впустить, у меня врачебное свидетельство, я страдаю желтухой».
И как раздулась бы здесь зависть, и как презрительно взирала бы она на веру и надежду.
Второй мостик: заброшенный уголок. Прилавком служат одна-две грубо оструганных доски, на них несколько банок с подсолнухами, кучка почерневших головок чеснока, кучка яблок в пятнах, ужасающе худой, как из сказки Андерсена, утенок.
Невозможно представить себе, чтобы здесь что-нибудь купили. Но почему же торговки забираются в этот уголок? Должна же быть какая-нибудь тому причина? Может быть, это предусмотрено здешним статутом?
Старая крестьянка без стеснения поправляет широкую резиновую подвязку, завязанную узлом.
Снова вниз: и между двумя почти вертикально поднимающимися горами яблок «джонатан», «кокс» и «золотой пармен» ты видишь все богатство года — от землянично-красного до крыжовенно-лилового.
Покупки укладывают здесь в сетки, и пестрота рынка повторяется в них, как в калейдоскопе; продукты лежат в сетках как попало: картошка, яйца, цветная капуста, колбаса, пирожные, лимонад, и все уживается друг с другом, и ничто не разбивается.
Много беретов; вообще много мужчин, которые делают покупки, это странно.
Рыбы: розово-серые, розово-серебристые, серебристо-серые, серебристо-черные, черно-серые, но это только основа, над которой одно общее сверкание, оно объединяет все, и господствующий оттенок в нем — кровавый.
Снаружи мне становится плохо… Сильно греет солнце, сильный ветер, делаю последнюю попытку, иначе завтра придется идти к врачу: прохожу немного вниз по течению Дуная, снимаю плащ, пиджак и рубашку и ложусь на берегу.
Пожалуй, вот здесь, в виду этого города, у воды, на камнях, рядом с ребятишками, которые удят, не обращая на меня внимания, неплохое место, чтобы подвести итог. Через несколько недель мне пятьдесят. Чем я могу похвастаться? Как я выполняю свою частную задачу?
По мосту Свободы ковыляет нищий на костылях: левая нога ампутирована до половины, правая в металлических шинах. Он маленького роста, сутулый, лицо вздуто, верхняя губа искусана, на лбу, когда он его обнажает, видна глубокая вмятина. Он останавливается над опорой моста, над выступом, обращенным к Буде, злыми глазами смотрит себе под ноги, ругаясь, сбрасывает костылем на мостовую кость и с кряхтением усаживается: у него есть свое место, он хочет использовать свой день.
Понаблюдать, как он берет монеты… Нет, не смотреть на него и ничего ему не давать.