Избранное
Шрифт:
— Пешком? У тебя не было денег на проезд?
— Микола тоже пришел пешком из Берегсаса в Марамарош-Сигет, между двумя жандармами, с закованными сзади руками, — тихо сказала няня Маруся.
— Миколу арестовали?
Я вскочил на ноги.
— Ложись, Геза! Ложись сейчас же! Ты знаешь, что тебе нельзя двигаться!
Маруся почти насильно заставила меня опять лечь на ложе из сосновых веток и следила за тем, чтобы я не двигался. На мои вопросы она не отвечала. Слезы проложили глубокие борозды на толстом слое пыли, покрывавшем ее изможденное лицо.
На другой день утром отец поехал на
Через два дня мы получили от него письмо. Адвокат не мог увидеть Миколу. Закон строго устанавливает права арестантов, но в делах арестованных русин марамарошский суд не придерживался предписаний закона. Ни к Миколе, ни к другим арестантам адвокатов не пропускали.
Марамарош-сигетские адвокаты обратились по телеграфу с жалобой к товарищу министра юстиции Липоту Вадасу, который ответил также телеграммой:
«Каждый венгр должен понимать, что интересы отечества выше буквы закона…»
На территории Подкарпатского края в течение сентября было арестовано пятьдесят девять русин. Всех пятьдесят девять человек привезли в Марамарош-Сигет. Полиция допрашивала их днем и ночью. Но если венгерская полиция умеет допрашивать, то русины умеют молчать. Им было предъявлено обвинение в государственной измене. Доказательством против них служили найденные в их хижинах изданные в Киеве на украинском языке православные молитвенники. Но напрасно полицейские предъявляли арестованным эти молитвенники; они отрицали не только свою связь с Киевом, большинство из них не признавалось даже в том, что знают о существовании Российской империи.
Венгерская полиция ведет обычно допросы при помощи кулаков, плеток и дубин. Но если эти испытанные средства правосудия к желаемой цели не приводят, у полиции есть еще лучшие средства. К их числу относится, например, селедка. По указанию главного начальника марамарош-сигетской полиции трое из арестованных — Тимко из Сойвы, Новик из Верецке и Григори Михалко из Пемете — в течение суток не получили даже куска черствого хлеба. После суток голодовки им дали селедку и лук. На этот раз полиция не скупилась. Трое арестованных могли есть, сколько им было угодно. А изголодавшиеся арестанты не заставили себя уговаривать. За час они съели почти четыре кило сельдей и два кило лука.
Наевшихся досыта арестантов полицейские наглухо заперли, не оставив в камерах ни капли воды. После такой жратвы трое арестованных ни о чем больше не могли думать, кроме как о питье. Подкарпатский русин все может перенести: мороз, жару, зверски тяжелый труд и голод, — но такой жажды, которая одолевала этих трех арестантов, человек перенести не может. Жажда вызывала боль. Сначала русины чувствовали только, будто их языки, нёбо и горло колют иголками, затем как ножом стало резать кишки, потом в животах зажегся адский огонь, а в глазах встал красный
Они бросились к двери камеры и стали в нее стучать кулаками и ногами.
— Откройте! Откройте! Воды!
Кулаки они отбили до крови, от криков охрипли, но напрасно. Никто не пришел. Через полчаса Тимко расплакался. У Новика началась рвота. Михалко стал бить себя в грудь кулаком. Через час Новик бросился на Тимко и укусил его в лицо. Михалко одной рукой отбросил Новика к стене. Тогда Тимко набросился на Новика. Михалко разнял их, ухватив за горло правой рукой Новика, а левой Тимко.
— Проклятые, подлые кровопийцы!
Михалко ругал своих товарищей, но при этом имел в виду других.
Когда медвежатник отпустил Тимко и Новика, они в ужасных муках стали кататься по полу. Кричать у них уже не было сил. Они выли.
Два часа спустя после обильного ужина главный начальник полиции велел привести арестантов.
— Ради бога, друзья мои, что с вами? Неужели вы подрались?
Кабинет главного начальника полиции Кеменеша был настоящим залом. Вдоль стен его маленькими группами стояли полицейские. Направо и налево от начальника разместились офицеры полиции.
Начальник сидел за письменным столом. Перед ним стоял большой графин воды и две громадные, пятилитровые бутылки с красным вином.
— Воды! — хрипел Тимко.
— Терпение! — ответил Кеменеш красивым, чистым, звонким голосом. — Терпение! — повторил он и, сняв с носа пенсне в золотой оправе, стал тщательно протирать его круглые стекла. — Терпение! — сказал он в третий раз, опять надевая пенсне на большой крючковатый нос.
С огромным интересом смотрел он сквозь блестящие стекла пенсне на трех измученных людей. Тимко плакал. Новик закрыл лицо обеими руками. Михалко стоял, сгорбившись, между своими товарищами. Длинные каштановые волосы падали ему на глаза.
— Воды!
Новик бросился к столу. Его схватили трое полицейских.
— Если я правильно вас понимаю, — сказал начальник, медленно, раздельно произнося каждое слово, — вы как будто хотите пить. Хорошо, можете пить. Можете пить сколько хотите и что хотите: воду, или вино, или, если предпочитаете, вино с водой. Вот видите, как я к вам хорошо отношусь! Но — как говорит русинская сказка? Помните, что сказал фее дровосек? Кажется, он сказал так: я буду к тебе добр, но сначала будь ты добра ко мне! Короче говоря, я хочу получить от вас несколько справок. Если будете говорить, я не стану возражать, пейте сколько влезет. Но если вы не получите воды, если вы не будете пить целых два дня, вините в этом самих себя. Я же хочу узнать от вас совсем немного, всего только несколько фамилий и адресов.
— Воды! — кричал Тимко.
— Как только заговоришь, — сколько угодно.
— Буду говорить! — кричал Тимко.
— И я буду! И я буду! — взвизгнул Новик.
Михалко выпрямился. Сейчас он был почти так же высок, как стоящий на задних лапах медведь.
Из его горла вырвался какой-то странный, почти звериный хрип.
Правой рукой, которой он привык убивать медведей, он так ударил Новика по голове, что тот упал без сознания. А ногой так сильно толкнул Тимко, что тот налетел на одного из полицейских и шлепнулся вместе с ним.