Избранное
Шрифт:
— Если вы будете продолжать, я вас лишу слова и оштрафую. Вы должны отвечать только на задаваемые вопросы.
— Отвечаю, — кричал Михалко, — на те вопросы, которые я задал. Русинские бедняки, так же как и венгерские братья, сами виноваты в своих бедствиях, раз они спокойно терпят такое положение! Для чего дал нам бог кулаки? Чтобы в карманы их засовывать, что ли? — гремел Михалко. — Нет, не для этого. Я скажу вам, для чего кулаки существуют…
Председатель велел увести Михалко из зала суда.
Выступление Михалко было интересным. Но сенсацией процесса послужило совсем не это. О
Дело было так: когда поднятая прессой антирусская шумиха стала уже слишком громкой, русский посол в Вене обратился к министру иностранных дел Австро-Венгрии с просьбой выдать графу Бобринскому Salvus conductus [32] . Получив Salvus conductus, Бобринский поехал прямо в Марамарош-Сигет и явился к председателю суда.
32
Разрешение, выдаваемое правительством какого-либо государства подданному другого государства, приехать в страну на определенное время, с гарантией, что за время пребывания он ни за какие свои деяния не будет привлекаться к ответственности, и с правом покинуть страну в любой момент и через любой пограничный пункт (лат.).
На скамье подсудимых сидело полсотни бедных русин. Рядом с каждым подсудимым, слева и справа от него, сидели стражники с винтовками. В ложе журналистов — корреспонденты крупнейших газет Средней Европы. Члены суда были одеты торжественно, в черное. Перед ними на скамье свидетелей — одетый с небрежной элегантностью господин в светло-сером костюме, в желтых полуботинках, с несколькими фиалками в петлице. Серый костюм принес в наполненный тяжелым запахом пота зал аромат тонких духов.
Голос председателя суда срывался от волнения, когда он обратился к графу Бобринскому.
— Предупреждаю свидетеля, чтобы он в своих показаниях держался чистейшей правды, так как свое показание ему, может быть, придется подтвердить присягой.
Бобринский, кивнув головой в знак того, что понял предупреждение, начал говорить. Кратко, четко, по-военному.
Оп заявил, что обвинение, выдвинутое против русинских крестьян, является от начала и до конца ни на чем не основанной клеветой, что в России никому даже в голову не приходит призывать подданных Австро-Венгрии к измене своему отечеству. Он сказал, что обвиняемые не были связаны с упомянутым в обвинительном акте российским «Бюро пропаганды», потому что такое «Бюро» никогда не существовало и не существует.
— Я думаю, излишне утверждать, что я не являюсь главой несуществующего бюро?!
В своей речи Бобринский неоднократно употреблял выражение «даю честное слово».
Защитники подсудимых предлагали допустить свидетеля к присяге.
— Каково предложение господина прокурора? — обратился председатель суда к представителю государственного обвинения.
— Прежде чем высокий королевский окружной суд решит вопрос о допущении свидетеля к присяге, предлагаю допросить еще одного свидетеля.
— Фамилия свидетеля?
Прокурор
— Предлагаю, — сказал прокурор, повышая голос, — допросить в качестве свидетеля капитана венгерской королевской полиции Элека Дудича.
И рядом с Бобринским появилась фигура полицейского капитана Дудича. Бывший «пророк» остриг длинные волосы и сбросил свою христоподобную бороду. Только теперь стало видно, какой твердый рот и большой, тяжелый подбородок скрывался под мирной белокурой бородкой. В темно-синей форме венгерской государственной полиции фигура бывшего «пророка» была очень импозантной.
При появлении Дудича некоторые из подсудимых вскочили с мест. У одних дух захватило от удивления, другие ругались. Это была настолько большая неожиданность, что вся стража забыла о своих обязанностях и даже сам председатель суда вышел на несколько секунд из своей роли. Он тоже вскочил и с широко раскрытым ртом и глазами уставился на полицейского капитана Дудича. Прокурор громко, но не победоносно, а истерически засмеялся. Журналисты, быстрее всех понявшие суть дела, начали аплодировать.
Только два человека в зале сохраняли полное хладнокровие — Дудич и Бобринский.
Когда председателю удалось сначала успокоиться самому, а затем с большим трудом восстановить спокойствие в зале, он предложил Дудичу дать показания.
И Дудич дал показания.
Сначала он говорил о том, какие опасные, противогосударственные настроения он наблюдал в подкарпатских районах, особенно среди русинского населения, когда по поручению венгерского королевского министерства внутренних дел ходил по подкарпатским деревням. Потом он рассказал, как поехал в Россию и о всех своих похождениях там. Он дал подробный отчет об организационной структуре работающего под руководством графа Бобринского «Бюро пропаганды», рассказал о целях этого «Бюро» и о методах его работы. Затем он говорил о связях, существовавших между Киевом и подкарпатскими деревнями, называя по фамилиям и именам всех тех, с которыми Бобринский имел регулярно связь.
Говорил он не как оратор, а как докладчик, — спокойно, ясно, логично. Голос повысил, только когда, закончив фактическую часть своей речи, он обратился к «венгерской нации», призывая ее к верности славному прошлому, к верности династии, Австро-Венгерской монархии и Тройственному Союзу.
— Имеет ли свидетель какие-либо замечания или вопросы? — обратился председатель по окончании показаний Дудича к графу Бобринскому.
Бобринский, обращаясь не к суду, а к Дудичу, ответил:
— В следующий раз!
Из здания суда он поехал прямо на вокзал и выехал через Черновцы в Киев. Только из Киева послал он телеграмму в марамарош-сигетскую гостиницу о том, чтобы оставленные им вещи были пересланы в русское консульство в Будапеште.
После допроса Дудича председательствующий объявил перерыв. Во время перерыва курящие в коридорах журналисты рассуждали об одном и том же: почему венгерская полиция разоблачила самое себя? Почему она дала заглянуть в свои карты? Почему ей понадобилось низвести «пророка» на степень полицейского агента?