Избранное
Шрифт:
Случай, рассказанный Эдмундом Питковским. Молодой человек попал в концентрационный лагерь, стал уборщиком газовых камер. Как только заканчивалась "газация", уборщики отворяли железную дверь, выволакивали из камеры трупы, везли в крематорий. Однажды после очередного "сеанса" среди обезображенных трупов уборщик узнал свою мать. Он закричал, бросился с кулаками на эсэсовцев. Его пристрелили. Так в строю мертвецов встретились мать и сын - двое из шести миллионов...
Эти были детьми. 1 июня 1942 года их привели на парижский велодром Иври. Родителям объявили, что детей временно эвакуируют в приюты, в глубь Франции. Стали прощаться. Дети были маленькими - от двух лет до четырех. На велодроме Иври они провели больше месяца. Немецкая администрация сказала, что
В середине августа из Берлина в Париж позвонил Эйхман. Веселым голосом он сообщил своему уполномоченному Ритке, что с эшелонами все наконец утряслось. Велодром Иври опустел. В заколоченных теплушках везли из Парижа в Польшу, в Освенцим, детей - 4051 человек.
Четыре тысячи пятьдесят один - из шести миллионов...
Шесть миллионов убитых хотят, чтобы живые знали правду об их гибели. Многие из них недешево отдали свою жизнь палачам, не бессловесными жертвами - героями вступили в строй мертвецов. У скольких шестиконечная звезда на груди была составлена из двух треугольников: желтого - "еврей" и красного - "политический": коммунист, партизан, подпольщик! Это борцы Сопротивления, сопротивления фашизму, смерти, потере чувства собственного достоинства, предательству, страху.
Забудется ли эпопея варшавского гетто: конспиративные пекарни, в которых выпекали хлеб для стариков и детей, школы в катакомбах, дружины смельчаков огородников, которые под страхом смерти, вопреки фашистским запретам, выращивали на пустырях, среди развалин, картофель и овощи, чтобы отдать скудный свой урожай в распоряжение подпольного центра? Это была не просто борьба за существование, а продуманный и хорошо организованный отпор врагу, формирование боевых сил. Обнесенное каменной оградой, отрезанное от всей остальной Варшавы, гетто являлось одним из очагов антифашистского движения в Польше, связанным с тысячами братьев-поляков единой судьбой и общими целями. Нацизм потерпел здесь величайшее свое поражение: хотел разъединить народы, а они сплотились, прониклись чувствами взаимной любви и симпатии, отрешились от вековых предрассудков.
В феврале 1943 года варшавское гетто восстало. Пятьдесят шесть дней люди, вооруженные самодельными револьверами, кольями и ножами, вели отчаянный бой с солдатами всемогущего вермахта. Фашистское командование бросило против гетто дальнобойную артиллерию, авиацию, танки, отрезало источники водоснабжения. И все же гетто не сдалось на милость врага, продолжало сражаться до тех пор, пока в строй мертвецов не встал последний его защитник.
Недавно я слышал песню. Вот ее текст:
Ты не верь, что это твой последний шаг.
Что уходит синий день в свинцовый мрак,
Громыхнут шаги, раздастся бой часов,
Содрогнется даль от гула голосов.
Мы с собой сюда со всех концов земли
Нашу скорбь и нашу муку принесли,
Но за кровь, что пролилась из наших ран,
Воздадут врагу винтовки партизан.
Сгинет враг, и с ним навеки ночь падет.
В сердце боль клокочет, ненависть поет,
А погибнем, эту песню не допев,
Наши внуки пусть подхватят наш напев.
Нет, не птица в безмятежной вышине
Эту песню распевала при луне,
Средь горящих стен, не сломанный судьбой,
Пел народ ее, идя на смертный бой.
Это "Песня партизан варшавского гетто". Я слушал ее в демократическом Берлине, на улице. Ее пели солдаты немецкой Народной армии...
...В Иерусалиме, в зале суда, слушая показания свидетелей, мужчины плакали, женщины падали в обморок - их выносили. Адвокат Эйхмана - Роберт Серватиус - заявил протест: суд не театр, надо во всем разобраться спокойно. Эйхман, сидя в своем стеклянном убежище, невозмутимо делал пометки, что-то чертил цветными карандашами. Наконец ему предоставили слово. Он протянул
– Это графическое изображение "окончательного решения еврейского вопроса". Красные линии означают смерть, зеленые - депортацию, синие дискриминационные меры. Квадратик в левом углу - четвертое управление, в правом - пятое. Вот этот кружок - Гиммлер, этот - Мюллер, я - с краю, в самом низу. Красные линии меня не касаются, от меня исходят зеленые, синие.
31 августа 1946 года на Нюрнбергском процессе получил последнее слово подсудимый Эрнст Кальтенбруннер, начальник главного имперского управления безопасности, зловещий преемник Гейдриха. О чем говорил он в то роковое мгновение, в канун приговора, в канун смерти, перед лицом всего мира?
Подойдя к микрофону, Кальтенбруннер сказал:
– Обвинение до сих пор не видит противоречий в том обстоятельстве, что пятое управление главного имперского управления безопасности не может отвечать за преступления, которые совершало четвертое управление...
Пятнадцать лет спустя, на процессе в Иерусалиме, Эйхман продолжил ведомственный спор между четвертым и пятым управлениями. Это выглядит невероятным кощунством! Есть ли дело миллионам убитых до того, какое именно управление доставляло их в лагеря смерти, а какое сжигало? Между тем на этой дефективной аргументации построена в ФРГ вся система морального и юридического оправдания и поощрения нацистских преступников. Привлечь к ответственности Глобке? Видите ли, он, конечно, "замешан", но министерство внутренних дел, в котором он сотрудничал, не занималось непосредственным истреблением: тут нужно уметь различать... Ферч? Да, возможно, однако общий характер войны определялся, как известно, генеральным штабом и ставкой, так что... Шпейдель? Как вам сказать? Карательные действия производились, разумеется, не без ведома военного руководства, но с другой стороны...
Такие рассуждения я слышал в Западной Германии не от бывших эсэсовцев, не от оголтелых нацистов, а от людей "независимо мыслящих" - от респектабельных гейдельбергских профессоров, от господ издателей "внепартийных" журналов, от благодушных, процветающих коммерсантов. И когда я спрашивал их: "А что вы делали во время гитлеризма?" - они одинаково отвечали: "Что я мог делать? Служил..."
В Висбадене, в том самом Рулетенбурге, где проиграла свои капиталы "бабуленька" из "Игрока" Достоевского, в курортном парке, рядом с казино, среди роз, среди огней и мрамора, можно встретить сегодня строгого седого господина. По вечерам он совершает здесь моцион, пьет из источника целебную воду, нюхает розы. Это владелец фирмы "Топф и сыновья. Висбаден", известный поставщик печного оборудования для лагерей смерти. В 1941 году Топф писал Гиммлеру: "В кремационных двойных муфельных печах "Топф", работающих на коксе, в течение примерно 10 часов может быть произведена кремация 30-35 трупов. Упомянутое число трупов может сжигаться, не вызывая перегрузки печи. Не беда, если по условиям производства кремация будет производиться днем и ночью".
"По условиям производства" кремация производилась действительно круглосуточно. Сколько миллионов людей прошло через двойные муфельные печи? Пепел этих людей до сих пор не дает нам покоя, а господин Топф и его сыновья живы, и все западногерманские крематории пользуются их печами, теперь уже "для нужд мирного времени". И опять я слышу знакомое: "Ну, чего вы хотите от Топфа? Разве он отвечает за своих заказчиков? Сам он человек в высшей степени порядочный..."
Нет, на процессе в Иерусалиме Эйхман отнюдь не оригинален в своей защитительной тактике. Это "стиль" Кальтенбруннера, "стиль" Риббентропа и Юлиуса Штрейхера, которые пытались заморочить голову нюрнбергским судьям бесконечным уточнением "рамок" своей деятельности; это бессовестная "тактика", выработанная "порядочными людьми" в Западной Германии, которые, говоря о прошлом, готовы признать себя кем угодно - слепцами, глупцами, солдафонами, бюрократами, но только не тем, кем они были на самом деле, и прежде всего убийцами...