Избранное

Эренбург Илья Григорьевич

Апрель или май 1911

3. ВОЗВРАТ

Будут времена, когда, мертвы и слепы, Люди позабудут солнце и леса И до небосвода вырастут их склепы, Едким дымом покрывая небеса. Будут времена: не ведая желаний И включивши страсть в обычные дела. Люди станут прятать в траурные ткани Руки и лицо, как некогда тела. Но тогда, я знаю, совершится чудо, Люди обессилят в душных городах. Овладеет ими новая причуда — Жить, как прадеды, в болотах и в лесах. Увлекут

их травы, листья и деревья, Нивы, пастбища, покрытые травой. Побредут они на древние кочевья, Стариков и женщин увлекут с собой. Перейдя границы города-заставы, Издали завидев первые поля, Люди будут с криком припадать на травы, Плакать в исступленье и кричать: «Земля!» В парах падая на травяное ложе, Люди испугают дремлющих зверей. Женщины впервые без стыдливой дрожи Станут прижимать ликующих мужей. Задыхаясь от нахлынувшего смеха, Каждый будет весел, исступлен и наг. И ответит на людские крики эхо Быстро одичавших кошек и собак. Далеко, почти сливаясь с небосводом, На поля бросая мутно-желтый свет, Будет еле виден по тяжелым сводам Города истлевший и сухой скелет.

Апрель или май 1911

4. НА ВОКЗАЛЕ

Помнишь ты на вокзале Грохот, крик, суету, Затаенной печали Только вздох на лету? Было странно средь давки, Беспокойно дрожа, Говорить об отправке Твоего багажа. Разрыдаться б, как дети… Но с улыбкой тупой О каком-то билете Мы болтали с тобой. И лишь в миг расставанья Я увидел, о чем Мы в минуты свиданья Тосковали вдвоем.

(1912)

5. «Я скажу вам о детстве ушедшем, о маме…»

Я скажу вам о детстве ушедшем, о маме И о мамином черном платке, О столовой с буфетом, с большими часами И о белом щенке. В летний полдень скажу вам о вкусе черники, О червивых, изъеденных пнях И о только что смолкнувшем крике Перед вами в кустах. Если осень придет, я скажу, что уснула Опьяневшая муха на пыльном окне, Что зима на последние астры дохнула И что жалко их мне. Я скажу вам о каждой минуте, о каждой! И о каждом из прожитых дней. Я люблю эту жизнь, с ненасытною жаждой Прикасаюсь я к ней!

Март или апрель 1912

6. «Мне двадцать первый год. Как много!..»

Мне двадцать первый год. Как много! Апрель ушел, и предо мной Сухая, пыльная дорога, И духота, и летний зной. Еще есть мама, сестры где-то, И кто-то «мальчиком» зовет. Но вот пройдут зима и лето, Какой-нибудь случайный год, И, отданный суровым думам, Осыпется весны цветок, И станет жестким и угрюмым Неясный очерк пухлых щек.

Март или апрель 1912

7. «Мне никто не

скажет за уроком „слушай“…»

Мне никто не скажет за уроком «слушай»,

Мне никто не скажет за обедом «кушай»,

И никто не назовет меня Илюшей,

И никто не сможет приласкать,

Как ласкала маленького мать.

Март или апрель 1912

8. «Как скучно в „одиночке“, вечер длинный…»

Как скучно в «одиночке», вечер длинный, А книги нет. Но я мужчина, И мне семнадцать лет. Я, «Марсельезу» напевая, Ложусь лицом к стене, Но отдаленный гул трамвая Напоминает мне, Что есть Остоженка, и в переулке Наш дом, И кофе с молоком, и булки, И мама за столом. Темно в передней и в гостиной, Дуняша подает обед… Как плакать хочется! Но я мужчина, И мне семнадцать лет…

Март или апрель 1912

9. «Когда встают туманы злые…»

Когда встают туманы злые И ветер гасит мой камин, В бреду мне чудится, Россия, Безлюдие твоих равнин. В моей мансарде полутемной, Под шум парижской мостовой, Ты кажешься мне столь огромной, Столь беспримерно неживой,  Таишь такое безразличье, Такое нехотенье жить, Что я страшусь твое величье Своею жалобой смутить.

Март или апрель 1912

10. «Я помню серый, молчаливый…»

Я помню серый, молчаливый, Согбенный, как старушка, дом, И двор, поросший весь крапивой, И низкие кусты кругом. Прохладные пустые сени, Крыльцо и бабу на ступени, В саду мальчишек голоса И спящего на солнце пса. В уютной низенькой столовой Пыхтящий круглый самовар, Над чаем прихотливый пар И на столе пирог фруктовый, Старушку в кружевном чепце С улыбкой важной на лице.

Март или апрель 1912

11. «Когда в Париже осень злая…»

Когда в Париже осень злая Меня по улицам несет И злобный дождь, не умолкая, Лицо ослепшее сечет, — Как я грущу по русским зимам, Каким навек недостижимым Мне кажется и первый снег, И санок окрыленный бег, И над уснувшими домами Чуть видный голубой дымок, И в окнах робкий огонек, Зажженный милыми руками, Калитки скрип, собачий лай И у огня горячий чай.

Март или апрель 1912

12. «Я знаю: ты глядишь часами…»

Я знаю: ты глядишь часами На чисто выметенный двор, На окна с пыльными цветами, На облупившийся забор, На крышу, где за корку хлеба Дерутся с криком воробьи, И на клочок пустого неба, Едва сереющий вдали. …………………………… О, сбрось тупое безразличье И, не мечтая об ином, Пойми убогое величье Происходящего кругом.