Избранное
Шрифт:
— До свидания, тезкина дочь! — Он помахал рукой жене и детям.
— До свидания, отцов тезка!
Выйдя из калитки, он ощупал внутренний карман. Впечатление было такое, что в нем пусто. Он сунул в карман руку. Паспорт, хвала Аллаху, на месте. Вещь эта дорогая, дороже серебра и золота. Только разинь рот, сразу же сопрут. И тот, кто спер, отправится вместо тебя в Германию. Паспорт на месте, но где же билет? Шакир лихорадочно обшарил все карманы. Видя, что билета нет, он повернулся и быстро, почти бегом направился обратно. Схватил маленькую сумку, которая висела на сучке, и принялся в ней рыться.
— Где мой билет, Айше? — закричал он. — Паспорт на месте, а билета
— Не видела.
— Что-что?
— Не видела, говорю.
Билет все не находился.
— Неужто уперли?
— Не знаю. Говорю тебе, не видела.
— Правда, не знаешь?
— Я его сожгла, — призналась Айше, отведя глаза в сторону.
— Сожгла?
— Ну да. Бросила в огонь, он и сгорел.
— Верно?
— Верно.
Чтобы не упасть, Шакир схватился за столб. Ошеломление сменилось приливом ярости. Он ткнул жену кулаком прямо в грудь. Еще и еще. Айше как могла сопротивлялась, пустив в ход ногти. Завязалась драка. Издали на них поглядывали соседи, но никто не вмешивался. Лицо Айше покрылось синяками. Шакиров нос походил на большой стручок красного перца. Разошлись они, смертельно обиженные друг на дружку. Наступил вечер, но никто даже не вспомнил об ужине. К ночи Айше сварила похлебку, накормила детишек. Взяла большой хлебный нож, поднялась на вышку и легла спать. Нож она припрятала под матрас. Снова с небес струился светлый мед луны. Шакир поднялся на вышку поздно ночью.
— Говорила я тебе, не уезжай. Если уедешь, по рукам пойду. — Она достала хлебный нож и протянула его мужу. — Лучше зарежь меня сам. Пролей мою алую кровушку. Но не оставляй одну.
— Молчи, — Шакир закрыл ей рот ладонью. — А как же у других жены одни живут? Думай, что говоришь!
— Какое мне дело, как там у других? Я вот не могу. Не уезжай.
Шакир в сердцах схватил нож и зашвырнул его в огород.
— Ладно, черт с тобой, никуда не поеду. Только знай, тезкина дочь, ты сожгла не билет, а меня самого.
— Не уезжай.
Над землей ласково стлалась ночная тьма. Сверху улыбался веснушчатый лик небес. Квакали лягушки. Подвывали шакалы. Кукушки неторопливо пели свою песнь во славу любви.
Ноль-ноль
Перед управлением по делам иммигрантов, как всегда, большущая толпа. И как всегда, в ней множество турок. Те, что пришли загодя, расселись по скамьям вдоль узкого коридора, ждут своей очереди. У кого в руках паспорт, у кого анкеты и бланки, все в неразборчивых каракулях. Многие женщины — с грудными младенцами или маленькими, лет пяти-шести ребятишками, только и смотри за ними, чтобы не нашкодили.
В кабинетах под номерами двенадцать и шестнадцать ведут прием служащие-женщины, по две в каждом. Они приглашают посетителей и разбирают их дела. В просторном кабинете, примыкающем к двенадцатому, восседает сам начальник отдела герр Кемпер. Он отвечает на звонки из других учреждений, решает запутанные дела, о которых ему докладывают подчиненные. У него одутловатое, желтое, похожее на спелую дыню лицо. Он слывет педантом, бюрократом. Известно, что он недолюбливает иностранцев и с большой неохотой дает разрешение на въезд. Все документы проверяет с особой придирчивостью: не подложные ли. Такая подозрительность приводит к долгим препирательствам, усложняет разбор дел. Все, плохо знающие немецкий язык, оказываются в трудном положении. Поэтому, чтобы избежать возможных недоразумений, они стараются приводить
Приходит герр Кемпер ровно в одиннадцать. Коридор в это время еще набит людьми, ожидающими своей очереди. Одуревших от тесноты детей невозможно удержать в повиновении. Так было и в этот день. Проказничал и семилетний Митхат в новенькой дубленке и маленькая Хулья в голландских сабо, расшитых синими, красными и голубыми цветами.
Махмуд из деревни Айвалы, что недалеко от Даренде, разговаривал с сицилийским рабочим Альберто, стараясь выяснить его мнение о турках, с которыми тот работал. Но сицилиец коротко бросал: «Люди они хорошие», — и больше от него нельзя было добиться ни слова.
Сюлейман из Сейдишехира пришел хлопотать о виде на жительство для свояченицы: она прибыла несколько недель назад как туристка.
Вели из Сарыза — здесь, в Германии, он жил в Иссуме, учил немецкий язык — написал в своих документах, что проживает совместно с дядей, литейщиком с завода Тиссена. В представленных еще ранее документах значилось, что дядя снимает двухкомнатную квартиру. Теперь он переехал в другую, трехкомнатную. Надо было переделать соответствующую запись. Но герр Кемпер не давал согласия. Вели тщетно ломал голову, не зная, как преодолеть это препятствие. Он боялся, что, если не получит вида на жительство, его тут же вышвырнут с курсов.
В паспорте сына Селями, уроженца Зонгулдага, герр Кемпер распорядился поставить штамп: «сроком на один год», но одна из служащих, невысокая косоглазая блондинка из шестнадцатого кабинета, по ошибке оттиснула: «сроком на три месяца». Три месяца пролетели как один день — и вот уже Селями пришлось взяться за хлопоты.
Махмуд из Айвалы отошел от сицилийца Альберто и теперь жаловался Селями из Зонгулдага:
— Сколько притеснений нам приходится терпеть! Если бы я хоть один был, а тут еще сын и дочь на шее. Через две недели придется хлопотать за них. Но сегодня я пришел хлопотать за жену. Вот уже восемь лет мы зарегистрированы как «рабочая семья», поэтому у моей жены в паспорте стоит штамп: «работа по найму запрещается». И теперь ее не берет ни одна фирма. Только откроют паспорт — и сразу отказывают. Она тайком подрабатывает в греческом ресторанчике «Сиртаки», но ужас как боится, чтобы ее не застукали. Вот я и хочу, чтобы ей официально разрешили работать.
Молодая женщина Сафиназ встала со скамьи, подошла к своему мужу Махмуду и, сморщив лицо, тихо сказала:
— Хочу в туалет.
Махмуд боязливо огляделся: не слышал ли кто из земляков.
— Терпи, дура!
Сафиназ, стиснув зубы, уселась на прежнее место.
Но терпеть у нее больше не было сил: слишком долго это уже продолжалось. Через несколько минут она снова подошла к мужу.
— Не будь свиньей, Махмуд! Наша очередь еще нескоро. Напущу лужу — срам-то какой будет! Не прошу у тебя ни сада, ни дома с садом, ничего не прошу. Найди мне туалет. Умоляю тебя.
Будь они наедине друг с другом, Махмуд уже давно дал бы ей затрещину. Но управление по делам иммигрантов — малоподходящее место для расправы с женой. Вызовут полицейских, поволокут в участок, такая каша заварится, упаси Аллах!
— Ну что ты за человек, Сафиназ! — засопел он. — Домой поехать — слишком далеко. Земляков поблизости нет. А к немцам, сама знаешь, с такой просьбой не сунешься. Не хватает еще, чтобы мы очередь пропустили.
Этот разговор случайно услышал Селями из Зонгулдага. Вмешиваться было неудобно, и все же он решил вмешаться. Сразу за шестнадцатым кабинетом он видел дверь с нарисованным на ней женским силуэтом. Ему хорошо запомнились две округлые груди.